Где дом и дым глубин и алый - Александра Васильевна Зайцева
– Куда ходила? – тихо спросила та.
– К Александре Антоновне.
Марина тронула Лену за локоть, кивнула на конец очереди, где стояли рядышком Александра Антоновна с Диником, и вопросительно подняла бровь.
– Сначала к ней, потом ещё кое-куда, – покраснела Лена. Отвела взгляд и уставилась на ворота, соображая, как бы выкрутиться. Правда не прокатит, слишком она неправдоподобная, как бы это ни звучало.
И словно по заказу из ворот появился длинный Ваня и сразу посмотрел на Лену, будто почувствовал её. Со значением посмотрел, и Марина это заметила.
– Кое-куда и с кое-кем? – уточнила она.
Лена не стала отвечать. Пусть думает, как ей удобно. Тем более Лене это тоже удобно. А Маринино подмигивание её вообще не трогает.
Воду носили без воодушевления, ещё осталась вчерашняя. Больше гомонили, склоняли на все лады городскую администрацию и коммунальщиков. В прокуратуру надо писать! От каждого по письму и вдогонку коллективное!
– Ну давайте, пишите, – надул губы водитель водовозки. – Писатели, блин, сказочники.
А что ещё делать? Делать-то что?
Откуда он знает? Но вы тут разбалованные, и недели не прошло, уже разорались, а на окраинах у людей пятый месяц из краньёв ни капли. Там вообще с ума все посходили, привозишь воду, а они драться лезут, будто водители виноваты. И в прокуратуру пишут, тоже ума палата. А прокурорские штрафуют водоканал, а водители и прочие работяги остаются без премий и надбавок, или вы думаете, начальство из своего кармана платит? А фигу! Напишут они…
Так что же делать? Что?
Вот заладили! Сами ремонтируйте, от начальства ничего путного не дождётесь, им ваш клоповник только глаза мозолит. Рухлядь, она и в Африке рухлядь – хоть культурная, хоть историческая. Вон знакомый один в такой же халупе живёт, так там жильцы отказались в общагу расселяться, ремонта требовали. Права у них есть, ага. Дежурят теперь по очереди, боятся, что пожгут. Что – как? А вот так. Полыхнёт руина безлунной ночью, и нет проблемы. Смотрите, тоже довыступаетесь. И нечего на меня верещать, я тут при чём? Воду брать будем или досвиданье?
Пока жильцы гремели вёдрами, баклажками и проклятиями, Ваня скользнул из-за бочки, спросил тихо:
– Ты скоро уедешь?
– В смысле? – не поняла Лена.
– К себе домой. Скоро?
– Надеюсь. А что такое, будешь скучать?
– Вот и уезжай, пока шею не свернула на наших лестницах. Я предупреждал, но ты же по-хорошему не понимаешь.
– Ах вот в чём дело! – рассердилась Лена. – Отвяжись, тебя это не касается.
– Не касается, – согласился он. – Но мне тебя жалко.
– Себя пожалей!
Он не стал спорить, глянул косо, сунул руки в карманы и пошёл прочь. «Кому помощь нужна? Погоди, баб Вера, не тащи сама». Да кто он такой?! Никто! Но почему тогда Лене обидно до спазма в желудке, почему хочется остановить, обозвать и в то же время объяснить, чтобы выслушал, признал её равной и даже больше. Почему она сжимает кулаки, глядя, как он несёт ведро, – в тонкой футболке на холодном ветру, тощий, лопатки торчат острыми углами, нескладный, некрасивый. Но сильный. Гибкий, идёт как танцует. Не одинокий, а одиночка. Не ноль, а единица. А Лена для него – ноль. Только это зря, она с ним ещё не закончила.
– Мы не договорили, – Лена обогнала Ваню на лестнице, заступила дорогу на галерее второго этажа.
– Чего тебе?
Он поставил ведро на пол и прислонился спиной к перилам.
– Ты за мной следишь?
– Делать мне больше нечего.
– Тогда откуда знаешь, где и с кем я бываю?
– Случайность.
– Да ладно!
Он наклонился, снова взялся за ручку:
– Дай пройти.
– Нет, стой! – Лена твёрдо решила прояснить ситуацию. Ну как решила? Она уже разбежалась, оттолкнулась и прыгнула, теперь полёт не остановить. – Хватит с меня твоих намёков. Я уже и сама про этот дом многое поняла, нечего разыгрывать великую тайну. Я человек, если ты не заметил, и не тупая вроде, так что или по-человечески общайся, или вообще не подходи. Никогда. А многозначительные взгляды и эти твои расплывчатые фразочки себе оставь, меня от них натурально тошнит, понял?
Лена ожидала, что он скажет что-то язвительное, пошлёт куда подальше или молча отодвинет её в сторону, чтобы не путалась под ногами, но Ваня посмотрел внимательно, потом слегка кивнул, словно убедился в чём-то, и сказал:
– Ладно. Спрашивай.
У неё от этого «спрашивай» все мысли из головы вышибло. Она же не рассчитывала… не готовилась… легко сказать «спрашивай».
– Сейчас? – только и смогла выдавить она.
– А когда?
Лена замялась, оглядела пустую галерею, толпу во дворе и вдруг сообразила, что тётя Руза опять ждёт посетителей вечером, а значит, будет сильно занята. Очень удачно для Лены.
– Вечером. Часов в шесть. На чердаке.
И снова он её удивил, не стал комментировать место встречи:
– Ладно.
– Серьёзно? – не поверила она.
– Серьёзно. Теперь уйдёшь с прохода?
– А, да, конечно.
Она дёрнулась влево, он – вправо, чуть не столкнулись, отпрянули друг от друга. Она забормотала извинения, он раздражённо хмыкнул. Сказал: просто шагни в сторону. Лена почувствовала себя неуклюжей коровой. Это ведь и правда просто. Раз, и всё.
– Э! Э, э, э! И чё это? И всё?!
Из ближайшего кухонного окошка, точнее – из открытой форточки высунулась заплывшая, сильно небритая физиономия. Всё остальное – худое, узловатое, в одних только семейных трусах, похожих на коротенькую юбку, – угадывалось за мутным стеклом. Физиономия глядела с возмущением, скалила крупные жёлтые зубы и сипела:
– Я чё, зря ваши курлы-мурлы слушал? Сидел тут весь романтичный, как граф Деляфер! Вы это, того, совсем?! Слышь, Ванька, даже целоваться не будете? Ну ты чё, не мужик, что ли?
– Олег Сергеевич, иди спать, – ровно сказал Ваня.
А Лена скривилась от перегарной вони, прижала ладонь ко рту и побежала, почти покатилась вниз по ступеням, во двор, дальше, как можно дальше!
Лена поначалу не понимала, чем пахнет. На ацетон похоже или растворитель. Но это нормально, если человек работает с клеем, красками, лаками и прочим таким. Не слишком приятный запах, зато папа реже сидел по полночи на кухне и почти не жаловался на боль в голове. Правда, и замечал детей с Мариной реже.
