Суп без фрикаделек - Татьяна Леонтьева

– Ну ладно, Михаил Юрьевич, – тихо проговорил Сёма, – кроссовки я забрал, пора мне.

Миша не задерживал.

После ухода Сёмы я спросила:

– А кто он вообще, этот Сёма? Чем занимается?

– Кто он, кто он… – передразнил Миша. – Сын курганского миллионера, вот кто. Ясно? Ну а так вообще он барменом работает.

– О! – воскликнула я и больше не нашлась что сказать. Миллионеров или их детей мне встречать не доводилось. Тем более работающих барменами.

Потом, когда сходил за напитками и наконец разговорился, Миша немного приоткрыл мне Сёмину тайну.

Папа Сёмы действительно был крупным сибирском бизнесменом, чуть ли не собственником какого-то завода. Папа видел Сёмино будущее определённым образом: сын получает высшее образование, связанное с иностранными языками, и сразу же после окончания вуза начинает трудиться на благо семейного бизнеса. С перспективами встать у руля, когда папа соберётся отойти от дел. Сам папа находился в Кургане, а любимому сыну купил квартиру в Москве, откуда тот должен был летать в командировки в другие города и страны – налаживать отношения с партнёрами.

Сёма изо всех сил противился этому плану. Он начисто отметал варианты работы в бизнесе, тем более в папином. Сёма стремился к независимости и в знак протеста устроился работать барменом.

Он хотел стать свободным художником. Нонконформистом. Но оставалась одна небольшая проблема: Сёма не знал, в какой сфере приложить свои усилия. Играть на гитаре и сочинять песни, как Миша? Выбрать другой музыкальный инструмент? Или взяться за кисть? Лепить из глины?

Тем временем папа не особо давил на сына. Он выжидал и просто пересылал сыну деньги, которые делали любые творческие поиски лёгкими и необременительными.

Сёма смешивал коктейли в баре, жонглировал бокалами и присматривался к людям творческих профессий. Всё это было рядом: только протяни руку – и вот ты уже среди московской богемы. Но богема богемой, а чтобы встать в её ряды, нужно было что-то уметь. По большому счету, предстояло ни много ни мало найти себя. И Сёма искал. Иногда наведывался в Питер.

Но иногда и Питер наведывался к нему.

Миша давно обещал мне показать Москву, и вот однажды, спустя некоторое время после визита Сёмы, мы действительно добрались до вокзала, взяли билеты и явились в столицу. Где будем жить – особо не волновались: у Миши куча московских друзей, да и у меня немало. Все они будут рады нас принять. День мы прогуляли, а вечером отправились в «О. Г. И.» ужинать и обзванивать друзей со служебного телефона. Опыт показал: некоторые мои друзья действительно готовы были меня принять, но только без Миши. А Мишины готовы были принять его, но без меня.

Первую московскую ночь мы провели в подъезде у порога квартиры Мишиного товарища. Там вовсю шла вечеринка, оттуда раздавались весёлый смех и нетрезвые возгласы, однако на наши звонки в дверь какие-то люди отвечали, что хозяина нет дома. Миша без конца ходил курить на улицу, а я, стоя в подъезде, читала «Пушкинский дом» и дрожала от холода. Уже начались первые заморозки, и выпал снежок.

– Это Макс! – то и дело пояснял Миша. – Он придёт, вот увидишь. Рано или поздно он же вернётся домой. Куда он денется. Он мне как родственник! Мы с ним были женаты на сёстрах.

Я молчала. Казалось, любая реплика отнимет у меня энергию и я замёрзну ещё быстрее.

Утром мы опять отправились в «О. Г. И.». Москву уже смотреть не хотелось, хотелось только в тепло и покой. Миша по второму кругу стал перебирать номера в записной книжке, заняв телефон у входа. И наконец дозвонился до Сёмы.

Сёма сказал, что отправляется на работу в бар, но мы можем взять ключи у соседки и чувствовать себя как дома. Воодушевлённые, мы отправились в Тёплый Стан. Само название уже как будто раскрывало нам объятия и согревало.

Мы переступили порог Сёминой квартиры, и Миша в самом деле почувствовал себя как дома. Он долго плескался в ванной и что-то стирал, потом совершил набег на холодильник, извлёк из него продукты и взялся готовить жульен, радостно насвистывая. Я осматривалась. Квартира была холостяцкая и однокомнатная. У стены стоит гитара, комнату перегораживает книжный стеллаж, где всего понемногу: чуть-чуть поэзии, чуть-чуть зарубежной литературы, немного словарей… Простенок в коридоре расписан неизвестным умельцем: какой-то чёртик или восточный джинн вылетает из бутылки. Верх джинна заштрихован и раскрашен, а низ брошен, как будто автор, пока рисовал, засомневался, да и оставил свою затею.

Кухонный стол Сёма заменил узкой барной стойкой.

Тем временем Миша приготовил ужин, набросал на пол кухни подушек, включил в видике кассету со «Старшим сыном» и приготовился наслаждаться жизнью. Я присоединилась.

На середине второй серии пришёл хозяин, и мы переместились за барную стойку. Сёма извлёк из сумки бутылку рома и сигары и включил фоном «Buena Vista Social Club». Началась кубинская вечеринка, которой Миша и Сёма обычно отмечали свои встречи. Я немного робела – всё-таки Сёму видела второй раз в жизни и оказалась у него на кухне без приглашения. Так что я пока помалкивала и прислушивалась к разговору.

– Не понимаю я вас, – разглагольствовал Миша, – хочешь петь – пой, хочешь рисовать – рисуй. Чего вам всем ещё надо?

– Тут всё не так просто, Михаил Юрьевич… – приговаривал Сёма тихо и вкрадчиво, склонив голову набок и делая мягкой ладонью успокаивающие жесты. – Не гони лошадей…

– Хочешь работать – работай, не хочешь – не работай. Всё просто, – обрубал Миша. – Вот я как? Хочу – пою, хочу – стихи пишу. И что-то не понадобились мне никакие учителя.

Ром ударил мне в голову, и я вступила в беседу:

– Ну, для стихов, может быть, и не нужны учителя. А вот рисунок? Разве ты без практики чему-нибудь научишься? Это же тонны бумаги нужно перевести, прежде чем выучишь анатомию! Тысячи набросков!

– А кто тебе мешает делать наброски? – осадил меня Миша. – Делай ради бога! Только зачем тебе эти пидоры-преподаватели? Вот этого я всё никак не пойму.

– У них опыта больше.

– О-опыта? – возмутился Миша. – Опыта бухать, хочешь сказать? Пил я с ними со всеми, искусством там и не пахнет, я тебя уверяю.

– Тихо, тихо, товарищи, – примиряюще говорил Сёма. – Не ссорьтесь.

Потом Миша стал перемывать кости художникам, с которыми был знаком и Сёма. Все они, с Мишиных слов, оказывались либо бездарями, либо даровитыми, но продавшими свой талант. Все были достойны сожаления.

Тут, пожалуй,