Суп без фрикаделек - Татьяна Леонтьева

Миша самоучка. Некогда он увлекался театром и даже открыл собственный театрик в Москве. Однако вскоре разочаровался в идее коллективного творчества и пришёл к выводу, что искусство – дело одинокое. Бросил театр, переехал в Питер и сконцентрировался на поэзии и музыке. Стихи Миша писал всю жизнь. Складной столик в его квартире весь был занят стопками тетрадей и пачками бумаги, исписанной его крупным неразборчивым почерком. Некоторые стихи Миша превращал в песни, аккомпанируя себе на гитаре. Что это за направление – сказать было сложно. На слово «бард» Миша обижался, а более подходящего никто и не искал.

Не думаю, что Миша знал какие-то аккорды вроде Dm, Am или C. Музыкальной грамотой он не владел, аккорды сочинял сам – импровизировал. В чём в чём, а в самобытности ему было не отказать.

Творчество находило выход в небольшом кругу друзей и случайных знакомых. Люди собирались на огонёк, выпивали, слушали с интересом, выражали восторги. Потом сыпались вопросы: «А где это можно послушать?», «А ты есть в интернете?» Высказывались предложения: один советовал знакомого издателя, другой обещал устроить передачу на радио, третий настаивал на создании сайта. Потом люди расходились – и сразу же вспоминали о собственных делах, а про Мишины забывали. Миша особо уже и не верил таким обещаниям. Однако и сам предпринимать что-нибудь на эту тему категорически отказывался.

Если кто-то из друзей заводил разговор о самопиаре, Миша нервничал. «Я поэт, моё дело – писать! А для рекламы нужен менеджер, вы в курсе вообще?» И так творчество всё никак не могло перетечь на сцену и в радиоэфир. Менеджер не находился. Но в ту пору некоторые надежды ещё оставались: в конце концов, Миша ещё не был стар – всего тридцать семь лет. Слава должна была рано или поздно прийти.

Стихи Миша называл своей работой. А идею заработков ради денег отринул давно и принципиально.

У Миши не было денег.

А у Сёмы они были.

В раю Тёплого Стана мы провели несколько дней. Хозяин приходил и уходил, а мы постигали Москву через Сёмин холодильник и коллекцию дисков и кассет с музыкой и кино. Пока я наконец не начала тревожиться об учёбе: всё-таки я училась на втором курсе Мухи и мне надо было посещать занятия хотя бы время от времени.

К концу учебного года меня отчислили за непосещение, и мы с Мишей поженились. А ещё через полгода Сёма бросил бар, запер московскую квартиру и переехал в Петербург. Поиски себя вошли в острую фазу.

Сёма явился к нам в кепке, с небольшой сумкой на плече, полными пакетами еды и таинственным прямоугольным футляром. После радостных приветствий и внезапной пирушки наш новый постоялец раскрыл футляр, и мы увидели некий духовой инструмент.

– Что это? – удивилась я.

– Труба, – с нежностью сказал Сёма и бережно извлёк её из бархатного ложа.

– Ты чё, Сёма, – засмеялся Миша, – трубачом, что ли, стать решил?

– Упражняюсь помаленьку… – уклончиво ответил Сёма.

– А, упражняешься… Ну если тебе надо упражняться, можешь прямо тут упражняться… Творчество – дело такое… – миролюбиво проговорил Миша.

И так мы стали жить втроём на маленьком пятачке Мишиного жилища.

Я ходила на работу в книжный магазин. Миша и Сёма оставались дома. Сёма покупал продукты на всех троих и обеспечивал Мишу сигаретами и напитками. Иногда они доходили до «Ленты», и тогда Миша под шумок приобретал какие-то хозяйственные мелочи или приятные пустячки для меня, вроде зелёных резиновых тапочек.

Сёма будто заступил на должность нашего доброго ангела. В своей заботе он пошёл довольно далеко: иногда приглашал нас на прогулку и угощал в кафе. К Мишиному дню рождения шёл на рынок за фруктами и заглядывал в табачный магазин за сигарами. Апогеем щедрости стала экскурсия в Курган для Миши (я не поехала из-за работы). А потом, уже в Питере, поход втроём в БКЗ «Октябрьский» на выступление «Buena Vista». За Сёмин счёт, разумеется. О таких радостях жизни я уже давно не вспоминала: моей зарплаты продавца хватало только на продукты, и под конец месяца это были в основном макароны.

При виде Сёмы у меня уже начиналось что-то вроде слюноотделения.

Думаю, съёмная квартира обошлась бы Сёме гораздо дешевле, при этом она включала бы гораздо больше удобств. Однако Сёма выбрал гостевание у Миши и как будто ждал от этой практики каких-то плодов. Миша был настоящим свободным художником, и Сёма, видимо, хотел постичь это дело изнутри. Через коливинг и коворкинг, как сказали бы сейчас. Или, может быть, как при каком-нибудь индийском гуру, к которому едут, отринув комфорт, оставив семью и работу.

Между тем Сёма и Миша в основном были заняты распитием напитков, а до сочинений и упражнений дело не доходило. Сёму иногда просили Мишины гости, Светка Бабурина или Инга-соседка: «Ну-ка, сыграй что-нибудь» – и Сёма извлекал из трубы наугад какие-то звуки. Одна вечеринка перетекала в другую…

Сёма пытался совмещать приятное с полезным и периодически интервьюировал Мишу:

– Ну а вот как ты сочиняешь музыку? Ты себе представляешь в голове какой-то образ, или…

– Что ты пристал ко мне? – одёргивал его Миша. – Я тебе кто, учитель, что ли, какой-то? Тем более что про трубу я вообще ничего не знаю. Про гитару ещё что-то могу рассказать.

Но про гитару Сёма и сам мог рассказать. Он-то знал аккорды и даже пел иногда песни на английском языке. У себя в Москве. В Питере Миша к своей гитаре никого не подпускал.

Когда Сёма скрывался за пластиковой шторкой, Миша мне жаловался вполголоса:

– Честно говоря, я уже устал от этого всего… Сёма, конечно, настоящий друг, я всё понимаю… Но мне вообще-то и писать иногда надо… – Как любому пишущему, для творчества Мише требовалось одиночество.

А если за штору уходил Миша, Сёма смотрел на меня с сочувствием и вкрадчиво говорил:

– Ох и много пьёт Михаил Юрьевич… Ой, не дело это, не дело… Он вообще перерывы когда-нибудь делает?

И они опять продолжали. Сёма менялся на глазах: он полнел и приобретал более внушительные формы.

– Так-то Сёма вообще не худенький, – комментировал Миша. – Это он когда барменом работал, на велике гонял…

Присматриваясь к Сёме, я заметила, что некоторые татуировки на его руках пропали и на их месте появились шрамы, как от ожога. Поиск себя обходился Сёме дорого во всех смыслах.

Потом перерыв всё-таки наступил, Сёма и Миша пережили похмелье, сходили в баню, и… Сёма наконец взялся за трубу как следует. Идя по Мишиным стопам,