Наследие - Мигель Бонфуа
— Кто этот мальчик? — спросила озадаченная Тереза.
Лазар поспешил солгать:
— Сын одного моего товарища с юга.
— А почему он в немецкой форме?
— Думаю, он малахольный, — ответил ей муж.
В течение тридцати дней всем, кто приходил в дом на Санто-Доминго, рассказывали, что этот юноша — старший сын одного загадочного друга, с которым Лазар когда-то приятельствовал в Кахон-дель-Майпо во время путешествия с индейцами, торговавшими серебряными украшениями. Никто не задавал дальнейших вопросов, и к концу первой недели все привыкли к умиротворяющему присутствию юного чужака, который, без сомнения, был травмирован прошлой войной и теперь, никого не беспокоя, с простодушным удивлением наблюдал за миром, как будто проснулся после долгого сна.
Именно так мертвец стал частью семьи Лонсонье и спустя месяц должен был оставить величественный и ужасный след. Его прибытие в мае стало глотком свежего воздуха и ослабило напряжение, установившееся из-за отсутствия Марго. Каждое утро с военной пунктуальностью Хельмут появлялся неведомо откуда, бесшумно входил в комнату, немного ел и принимался с наивным любопытством разглядывать вольер. Он не был тем призраком, что бродит по дому, прячется в букетах камелий, исподтишка проскальзывает, как проворный гном, под одеялом, но представлял собой существо пленительное и миролюбивое, спрашивающее разрешения уйти. Его форма не источала затхлого запаха, характерного для старых вещей. Он не отвечал на вопросы ни о прошлом, ни о надеждах на будущее, только искренне улыбался да слегка пожимал плечами, как будто смерть запретила ему говорить о жизни. Порой разрумянившиеся слуги через открытую дверь кухни высматривали его, очарованные безмятежной красотой спокойного и сильного принца, чья величавая фигура придавала комнатам немецкую элегантность.
Лазар сразу же полюбил его. Он всегда знал, что смерть сообщит о себе через посредничество этого молодого солдата. Его образ сопровождал Лазара так долго и так неотступно, что между ними установилась некая учтивая связь. Но с тех пор, как он увидел Хельмута, в нем пробудилась невидимая, тайная сила, благодаря которой за несколько недель до своей кончины Лазар почувствовал себя молодым, как никогда. Уверенность, что пришел его час, придала ему странное жизнелюбие и сделала невосприимчивым к печали. Поэтому Лазар с полной отдачей посвятил себя неоконченным делам, счастливый от сознания, что умрет нескольким и годами раньше, чем предполагал. «Какое облегчение, — думал он. — Каждому следует знать дату своей смерти».
К пятидесяти одному году Лазар Лонсонье приобрел завидную выносливость и вошедшее в поговорку изящество, носил только новые мокасины, твидовый пиджак в клетку, брызгался духами по английской моде и смазывал бороду маслом, чтобы удержать уходящую молодость. Легкий артрит вынуждал его опираться на трость с загнутой рукояткой и всегда носить в кармане глазные капли, но пыл и дисциплина, которые он привык вкладывать в работу, продиктовали его манерам подспудное бунтарство, характерное для человека, не желающего стареть. Лазар написал завещание на французском языке, который в семье больше не использовали, лишь искусственно поддерживали, и передал управление фабрикой Эктору Бракамонте. Помощник, помня обстоятельства своего появления здесь, почувствовал себя так, словно судьба вознесла его во второй раз.
Тереза находилась тогда в расцвете своей красоты. Ей было сорок четыре года, и ее окситанская внешность, очаровательная и приветливая, пробуждала в людях доброту и доверие. Хотя она и имела хрупкий вид увядшего цветка, но принадлежала к тому типу женщин, которые благодаря плавности черт и правильности форм с годами сохраняют очарование юности.
Между тем в сердце ее жила постоянная тоска. Она не получала вестей от Марго в течение нескольких месяцев и с глухим нетерпением ждала перемирия. Познав и свет, и мрак, Тереза смирилась с тем, что живет в воинственный век, но не допускала мысли, что больше не увидит своего единственного ребенка. В ожидании дочери она ставила в комнате Марго магнолии для аромата, меняла постельное белье, стирала пыль с книг по авиации и зажигала голубые свечи, надеясь ускорить ее возвращение. Она не ведала ни минуты покоя и должна была признать, что призрачное присутствие Хельмута Дрихмана отвлекает ее от этой муки. Его глубокое одиночество, хождение туда-сюда из гостиной в вольер, странный взгляд, которым он смотрел на воду, бегущую из маленького фонтана, молчаливые поиски зернышек кукурузы в гнездах заставляли женщину думать, что он молодой орнитолог, разделяющий с ней ее страсть к пернатым.
— У него тоже душа лежит к птицам, — сказала она однажды Лазару.
Тереза была так тронута этим мальчиком, явившимся с неба, что расставила в саду миски со смесью кедровых орехов, злаков и яичной вермишели, чтобы он мог протягивать обитателям вольера через прутья решетки утешение на открытой ладони. Однажды увидев, как он выворачивает руку, чтобы накормить воробьев, она открыла для него дверь птичника.
— Можешь остаться там, если хочешь.
Хельмут Дрихман встал у подножия маленького фонтана и, наклонив жестяное ведро, наполнил его водой. Так он поселился в вольере, снабжая водой траншеи своей памяти, до того утра, когда в Европе объявили мир и Марго Лонсонье смогла вернуться домой.
В июне Марго внезапно появилась в доме на улице Санто-Доминго. Она постарела, как камень, стала серой, огрубевшей и опустошенной, была обвешана мертвыми звездами и страдала от ломоты в шее, которая не проходила четыре года. Тереза вскапывала в огороде землю, когда на крыльце возникла руина женщины. Мать сотню раз представляла крушение самолета дочери где-нибудь над Ла-Маншем, но ужаснулась при виде девушки с синими кругами под глазами, мертвенным ртом и бледным нервным лицом, в чьих изнуренных чертах запечатлелись многолетний недосып, безбытность и привычка к унижению.
— Cristo santo![29] — воскликнула она. — Что сделала с то бой жизнь!
До самой смерти Марго сохраняла смутные воспоминания о своем возвращении, но отчетливо запомнила, как вошел в ее жизнь Хельмут Дрихман, сидевший посреди вольера. Разглядев его через прутья решетки, она пересекла сад. Девушка не заметила ни его печали, ни смятения, ни одиночества, один только знак «Мертвая голова», который воскресил в ней все страдания войны.
— Pucha! — возмутилась она. — Здесь принимают немца?!
Хельмут Дрихман с учтивостью встал и оказался на голову выше нее. В ней тотчас же закипел гнев, и Марго хотелось наброситься на него с кулаками, назвать нацистом, но она взяла себя в руки, замолчала и продолжала молчать в течение девяти месяцев, до
