Охота за тенью - Якоб Ведельсбю
Молчание опускается на нас. Кажется, Йохан опять уснул. Мне вдруг приходит в голову, что генетическая телепатия, вероятно, и вправду существует, это она настойчиво зовет меня через пол-Европы в Париж. Я знаю, что Город Света — мой город. Отворачиваюсь от заоконных пейзажей, утыкаюсь лбом в подушку. Не успеваю я забыться, как из боковых улочек с бешеной скоростью прилетает бестия, набрасывается на меня, распахивает свою омерзительную пасть и смыкает челюсти на моем предплечье, отрывает руку, жует и проглатывает. Потом приходит черед другой руки, ноги, второй ноги, торса, плеч, желудка, легких, сердца, шеи, пока наконец от меня не остается только голова. Бестия сует морду к моей голове, обнюхивает ее, смещает мое лицо, но вдруг отворачивается и сливается с темнотой переулков, и в эту секунду я просыпаюсь, судорожно ловя воздух, — руки шарят по телу и находят ноги, плечи, пах, живот, грудную клетку. Никогда я еще не испытывал такой благодарности за то, что цел и невредим, за возможность глубоко вдохнуть и почувствовать, как тело наполняется жизнью, и я зеваю, потягиваюсь, верчу головой из стороны в сторону, пока не раздается привычное похрустывание. И тут поезд въезжает под стеклянный свод крыши вокзала Гар-дю-Нор.
21
Я беру еще один круассан с шоколадом, а Йохан заказывает вторую чашку черного кофе. Кафе находится на улице ла Фейет рядом со станцией метро. Йохан согласился с моим планом сделать паузу в нашем расследовании и разыскать Тао, раз уж мы все равно оказались в Париже.
— Само собой. Ты же босс, — кивнул он в ответ.
Нескончаемый поток автомобилей за окном. На другой стороне улицы у дверей балкона стоит женщина и курит. Впервые я чувствую себя в Париже как дома.
— Больница в двух километрах отсюда. Мне нужно встряхнуться. Пройдемся пешком? — спрашивает Йохан.
Он идет впереди, держа в руке мобильный с навигатором. Мы сворачиваем направо, на бульвар Мажента, затем налево, на улицу Мобёж, поднимаемся по Рошешуар, и вот мы уже на месте. И все-таки я почти сожалею, что приехал. Как-то он меня встретит? Мы проходим мимо больницы и останавливаемся перед бистро, расположенным немного дальше на той же улице.
— Мне нужно выпить пива, — говорю я.
— Пива во Франции?
— Именно!
Мы садимся под дышащими жаром газовыми горелками и укутываем ноги пледами. В это мгновение тучи расступаются и выглядывает солнце. Оно ласково касается моего замерзшего лица, и я понимаю, как истосковался организм по солнечному свету, но весна все еще в недосягаемой дали. Как и здание больницы, хотя оно и находится прямо напротив, и я напоминаю себе, что приехал в первую очередь ради Тао и только потом уже немного ради себя самого. Зачем мне идти смотреть на человека, который, за исключением одного-единственного приглашения, за двадцать лет ни разу не изъявил желания встретиться со мной? К тому же Тао, боюсь, будет жестоко разочарован. У него наверняка сложился образ молодого отца. В то время мне не было равных, я был самым сильным, самым быстрым, самым умным на свете… Нет, лучше все-таки пойти по домашнему адресу.
Гостиница, в которой мы останавливаемся после нескольких часов блужданий, находится в Маре на рю Риволи и соседствует с небольшим ресторанчиком, где мы на холодной террасе поглощаем куски горячего торта, от которого идет пар. Все столики в заведении заняты. Озябший официант наливает в бокалы минеральной воды и поспешно исчезает внутри. Мы обсуждаем, не подняться ли нам на Эйфелеву башню, чтобы убить время до вечера, когда Тао, по всей вероятности, вернется из клиники домой, но сходимся во мнении, что рабочий график у врачей непредсказуем. С тем же успехом мы можем отправиться к нему прямо сейчас.
На табличке рядом с выкрашенной в синий цвет дверью черными буквами имя — «Тао Беллман» — в обрамлении вырезанных по дереву змееподобных существ. Выясняется, что он живет на четвертом этаже. Воодушевленный энтузиазмом Йохана, я жму кнопку домофона.
— Да?
— Меня зовут Петер. Я твой отец. — Мой голос звучит неожиданно высоко и резко.
— Мой отец?
— Я в отпуске в Париже и подумал, что…
— Тот самый отец, что не соизволил приехать на крестины внучки? — перебивает он.
— Но теперь я здесь, Тао. Прости, конечно, я должен был предупредить о своем приезде.
Домофон молчит.
— Можно мне войти и поздороваться? — спрашиваю я.
Молчание длится целую вечность.
— Тао, ты откроешь мне дверь?
— Мне кажется, он уже отключился, — шепчет Йохан.
Усталость разливается по телу и вцепляется в меня своими свинцовыми крючьями. Хочется развернуться на каблуках и, направляясь прочь, выкрикнуть в сторону его дома, что все это недоразумение, что мне не стоило вламываться в его жизнь. Вот тогда Тао, скорее всего, задержится у домофона и станет слушать голос, чье эхо будет носиться меж домами и в конце концов затихнет. Ну а потом он вернется к своим делам и хлопотам, дочке, моей внучке, и эпизод превратится для него в нереальный отголосок сна, а мысль о том, что его отец собственной персоной стоял внизу на улице и что-то бормотал в домофон, пока не отправился восвояси, превратится вскоре в плод фантазии в череде дней, полных повседневности и рутины.
Жму на кнопку и не отпускаю ее до тех пор, пока не раздается пронзительный писк.
— Я бы с удовольствием обменялся с тобой приветствиями, — вежливо говорит мой сын, — но сейчас никак не могу. Ухожу на встречу. Я уже на пороге.
— Может, вечером? Могу я зайти попозже?
— Ты не можешь требовать, чтобы я сидел наготове двадцать пять лет и ждал, когда ты позвонишь в дверь.
— Я и не требую. Просто надеялся, что ты захочешь меня повидать.
— Но я не могу. Тебе надо было сначала позвонить. Я еще не готов к встрече с тобой. Может, если бы ты приехал на крестины… Но ты не отозвался на приглашение.
— Прошу тебя, прости меня за это, Тао.
— Иногда слова «прости» недостаточно!
— Но ты должен со мной повидаться! Ты не можешь дать мне от ворот поворот, вот так просто. Я твой
