Охота за тенью - Якоб Ведельсбю

довольна замужней жизнью. Она выросла в лучших условиях и, по-моему, понимала, что попала в сети недоброй судьбы, из которых ей уже не вырваться. Но со мной она никогда об этом не говорила и не отвечала на вопросы, где они познакомились и почему решили пожениться. Мама была очень несчастна в тот день, когда у нас с отцом дошло до драки и он попал из-за меня в больницу! Такие вещи не должны случаться. Мир и спокойствие в семье — вот все, чего она хотела. Она никогда не заявляла о себе во всеуслышание. Одно время, мне помнится, она работала на мебельной фабрике, и дела у нее шли отлично, работа заряжала ее энергией, но тут начались ссоры с отцом. Ему казалось, что его недостаточно обихаживают, когда он, уставший, возвращается с работы. Он работал на заводе «Мерседес». Однако потом мебельная фабрика обанкротилась, и жизнь вернулась на прежние рельсы. Моя сестра и я, наше присутствие в этом мире — вот что не давало матери опустить руки, но потом сестра забеременела и переехала в Штаты, а я поступил в гимназию в другом городе и появлялся дома только на выходных… Это я отключил ее от кислорода. Отец не хотел. Он не мог решиться убить ее и даже не понял, о чем я толкую, когда я сказал, что, сделав это, он всего лишь закончил бы то, что начал в день их знакомства.

Какое-то время мы оба молчим, потом я ставлю чайник и заливаю кипятком растворимый кофе. Сажусь на диван, обтянутый коричневой кожей.

— Где этот Шварцвальд, если поточнее?

Йохан поднимает взгляд от пухлой телефонной книги, которую нашел на полке.

— Как ты знаешь, мы на юге Германии. Сам лес тянется вдоль границы с Францией, а до Парижа километров пятьсот.

— Спасибо, — бормочу я, а мои мысли уже витают вокруг Тао. Он живет в Париже. В пятистах километрах отсюда.

Йохан возвращается к перелистыванию телефонной книги:

— Если я правильно понимаю, то недалеко отсюда находится спасательная служба. Позвоню-ка я им. Возможно, они нам помогут.

Прежде чем я успеваю открыть рот, Йохан уже с кем-то разговаривает. Трусит вперед-назад, насколько позволяет длина провода, прижав черную трубку к уху. Разговор идет по-немецки, и я не понимаю ни полслова.

Я достаю бумажник и рассматриваю листок с адресом сына. Тао Беллман. Вспоминаю его в профиль на фотографии — я нашел ее на сайте клиники «Мезон Бланш», где он работает. На улице ла Тур-Д’Овернь. Как будто на лицо мальчишки, который все еще прячется в нем, натянули резиновую маску. Беллмановский нос, ясные голубые глаза, полуоткрытый рот и вполне взрослая борода.

Йохан уже дозвонился до Кирстен. Он страшно виноват, но ему нужно название ее страховой компании и номер страхового полиса на машину. Если ему память не изменяет, у них ведь страховка распространяется и на заграницу и машину доставят им домой бесплатно. Извиняется снова, передает мне от нее привет. Звонит в страховую, организует эвакуацию машины и транспортировку ее в Данию.

Желание отправиться в Париж и навестить Тао посещает меня уже не в первый раз. Больница в центре города. Может, удастся убедить кого-нибудь из сотрудников сообщить, где его можно найти.

Я просто хочу постучать в его дверь.

Возможно, он откажется со мной говорить, рассуждаю я, и тогда можно будет утешиться мыслью, что в Париж я прибыл не только из-за встречи с ним. Но я гоню от себя мысль, что он не захочет со мной говорить.

Наверное, логичнее было бы поехать к нему домой на рю Перл в квартале Маре. Больше года назад он приглашал меня на крестины моей внучки, моей первой внучки, но я не нашел в себе сил поехать. Гости, без сомнения, захотели бы узнать мою подноготную, выведать мои секреты и страстишки, и непроизвольно всплыли бы частички неугодной правды. Захмелевшие от красного вина члены семьи подвергли бы меня допросу третьей степени, мне пришлось бы поведать о себе, свет люстр бил бы мне в лицо, а они подтрунивали бы надо мной, издевались и высмеивали меня, сподобившегося создать один-единственный фильм, да и то в незапамятные времена.

Теперь же у меня есть доказательство того, что я все еще существую, дело, за которое я борюсь, которое важнее постоянной работы, премиальных и красивой квартиры в самом престижном районе города. Наш проект возвращает мне достоинство и чувство самоуважения.

Тут до меня доносится рев двигателя, и я замечаю приближающийся к дому гусеничный тягач.

— А вот и они! — восклицает Йохан, выскакивает на улицу и машет рукой.

20

Мы с Йоханом сидим рядышком на нижней полке в спальном вагоне и едим сэндвич, запивая его пивом. Мы купили все это в киоске на перроне вокзала в Штутгарте. В тот миг, когда поезд трогается, я начинаю расти, надуваюсь, как воздушный шар, — вот я уже размером с купе, скоро заполню весь поезд, потом город, Германию, Европу, земной шар, Млечный Путь и всю Вселенную. Закрываю глаза и невольно улыбаюсь. Ну хватит! Прекращаю расти, выбираюсь за пределы Вселенной, усаживаюсь в цветистом уголке и становлюсь единым целым с птичьей симфонией.

— У меня сын в Париже, — произношу я из своего уголка. — И он сам стал отцом. Я не видел Тао двадцать пять лет.

Сон идет за мной по пятам, и, как только он настигает меня, я заставляю себя разлепить глаза, чтобы не доставить ему удовольствия овладеть мной. Я переворачиваюсь на живот и разглядываю заснеженный пейзаж, проплывающий мимо во тьме, смотрю на часы и вынужден констатировать, что с того момента, как я последний раз выглядывал в окно, прошло не более десяти минут. В таком ритме проходит большая часть ночи, пока наконец ближе к шести сон не отступает. Я уже не помню, о чем он был, этот сон, и меня охватывает ощущение бессмысленности всего вокруг.

Я думаю о Тао и Норе. Во сне я даже не отваживаюсь вспоминать, как их зовут, но теперь шепчу в темноте их имена, и они наперебой отвечают мне: «Да, папа?»

Я помню все, каждую мельчайшую деталь, связанную с моими мальчиками и их матерями. Я не имею права забыть, что матери Тао хотелось ребенка, которого можно держать за руку остаток жизни, а не мужчину, и что меня, после того как она забрала Тао на юг Франции, прервав общение со мной, годами преследовал приблизительно один и тот же сон. Тао стоит высоко наверху, совсем один, у поручня, на