Потерянная эпопея - Алис Зенитер
– Это немного времени у нас займет,– добавляет он.– Можно продолжать все остальное.
– Я этим займусь,– предлагает ДоУс.– А НВБ пусть сосредоточится на статуе.
– Прекрасная акция,– одобряет Ручей, слегка цокнув языком.
НВБ кивает без ложной скромности. Она знает, что ее акция сильно прозвучит, если удастся. Знает и то, что на это понадобится время и терпение. Она выдвинула эту идею в конце июня, но не знает точно, когда это кончится. Не знает и того, сколько членов примут в ней участие на текущий момент. Может быть, человек тридцать. Может, и больше, если все братья и сестры по очереди передадут друг другу информацию.
В нижней части площади Кокосовых пальм с 26 июня стоит бронзовая статуя, изображающая рукопожатие Жана-Мари Тжибау и Жака Лафлера тридцать четыре года назад, при подписании Матиньонских соглашений. В этот день делегация сторонников независимости, которую возглавлял Тжибау, и делегация поборников режима под руководством Лафлера должны были найти политическое разрешение конфликта, раздирающего Новую Каледонию,– того самого, какой Франция с понятной всем стыдливостью называет «событиями». Мы выйдем оттуда с миром или с войной, предупредил Мишель Рокар, премьер-министр. Подписанные после ночи бесконечных переговоров соглашения положили начало десятилетию политики развития территории, цель которой – уладить разногласия между сообществами. По окончании этих десяти лет, обещают они, каледонцам будет позволено высказаться об их независимости. Статуя должна увековечить это примирение, дух спокойствия, преодоление и путь, пройденный с конца 1980-х годов. От двух мужчин в их бронзовой версии исходит доброжелательность, пожалуй, даже добродушие. Они улыбаются, скулы приподняты, Тжибау держится восхитительно прямо, но в позе Лафлера есть что-то расхлябанное, немного небрежное. Статуя реалистична, это значит, что, хоть они оба больше натуральной величины, пропорции были соблюдены, и Лафлер выше Тжибау.
Эта статуя, объяснила НВБ сначала Ручью и ДоУс, потом нескольким десяткам случайных членов группы,– ложь. Если верить ей, Лафлер и Тжибау на равных, статуя утверждает, что рукопожатие 1988 года досталось и тому и другому одинаковой ценой, что это два взаимозаменяемых лидера. Но, когда они подписали Матиньонские соглашения, Тжибау знал, что повязан гибелью девятнадцати человек в Увеа несколько недель назад, смертью своих собственных братьев, вырезанных в Тьенданите в 1984-м, смертью Элуа Машоро[27], а до них были еще убитые в 1917-м и убитые в 1878-м. Он должен выбрать примирение, а не месть, говорит НВБ, и даже выбрать примирение против правосудия, ведь убийцы его братьев были оправданы, закрыть глаза на то, что у него отняли, протянуть руку в надежде, что правосудие свершится позже, для других, несмотря на меры амнистии, включенные в соглашения, суды, которые так и не состоялись, объяснения, которых никогда не получить, прошлое отринуто, прошлое не исправить, и остается лишь верить в завтрашний день. Статуя с этим рукопожатием нивелирует весь масштаб конфликта, превращает Тжибау в маленького улыбающегося Будду, она говорит, что поладить легко, как будто ему не пришлось бороться с собой, чтобы пожать эту руку, как будто никогда, в момент усталости и уныния, какого НВБ даже представить себе не смеет, перед призраками мертвых родных и образами свободных убийц на телеэкране, он не шептал, что устал от запаха белых. Рукопожатие стоит ему много дороже, чем Лафлеру. Оно стоит ему мучительных конфликтов с другими сторонниками независимости, которые обвиняют его в подписании компромисса комнатной температуры на костях их погибших сторонников, и он-де не должен сам, один, устанавливать время покоя. Год спустя это обойдется ему еще дороже – он будет убит Джубелли Веа[28]. Рукопожатие 1988-го – это заключенная сделка для Лафлера, сделка щекотливая и историческая, но все-таки сделка, тогда как для Тжибау это вопрос веры. Статуя рассказывает невесть что. Речь идет не о том, чтобы ее снести, уточняет НВБ, французы с ума сходят, когда сносят статуи, никто никогда не одобрит подобного требования. Речь о том, чтобы ее расшатать. Надо суметь сдвинуть ее основание, большой бронзовый квадрат, недавно установленный на новой площади Мира, под углом 36 градусов, и тогда Тжибау станет выше Лафлера. А это значит, объяснила НВБ, что надо подкопать землю под тем краем статуи, где Лафлер.
– Я должна сказать вам кое-что,– она вдруг круто меняет тему.– Я возьму близнецов к себе.
Ручей продолжает выкручивать одежду, отжимая ее, реакция – ноль.
– Почему они не останутся у дяди? – спрашивает ДоУс.
Мысль, что, вступив в группу, близнецы отделятся от своей семьи, еще больше удалятся от клана, кажется ей опасной. Группа не для того, чтоб подменять собой все социальные структуры, помогающие ребенку расти. Никто из них этого не умеет, они не должны это делать.
НВБ испускает вздох, похожий на свист. Она у них не спросила почему. Сегодня ночью ребята сказали ей, что не могут остаться там, вот и не останутся. Им будет далековато добираться до лицея, но она примет их как полагается, Малыш будет ласкаться к ним, если ему захочется, соседи не станут задавать вопросов, потому что в сквоте редко задают вопросы, ну и ето, все такое… Как бы то ни было, она не спрашивает разрешения. Она просто информирует.
Звонок в пустоту – четвертый раз, пятый, и Тасс счастлива, что мать не снимает трубку. Еще один гудок – и включится автоответчик, она с натужным весельем заверит, что все хорошо, сообщение будет короткое, как требует вежливость, но достаточно длинное, чтобы не грызть себя за то, что целую неделю не звонила. Если бы мать приняла звонок, она посвятила бы разговору ненамного больше времени. Она сейчас у входа в бар, где собрались ее коллеги. После быстрого обмена любезностями она сказала бы, что ее ждут, торопят, целую, хорошего вечера, да, хорошего вечера, целую. Она всегда звонит матери на бегу, перед тем как сесть в машину или на перемене. Это жесткие рамки, они позволяют не затягивать разговор. Сильвен может сколько угодно бранить ее и говорить о неблагодарности, но Тасс-то знает, что на карту поставлено нечто другое. Это не просто проблема «мать – дочь», а разлом политический. Мать, конечно же, ей мать, но она не ее народ. С такой исходной точкой общение легким быть уже не может.
Когда Тасс жила во Франции, она не раз навещала бабушку и деда с материнской стороны, Жака и Мари-Жо, и младшую сестру матери, тетю Сильви. Они только один раз приезжали в Новую Каледонию, когда Тасс было пять лет. Слишком далеко и слишком дорого, извинялись они потом. Их не упрекнешь в криводушии: это и
