Искусство почти ничего не делать - Дени Грозданович
Рассказывают, что, когда королева Виктория пригласила одного из самых обаятельных индийских махараджей на священные для сердца каждого британца лошадиные бега, тот вежливо поскучал, а потом ответил хозяйке (которая спросила о его впечатлении), что ему не обязательно было дожить до пятидесяти четырех лет, чтобы узнать, «что одна лошадь может бежать быстрее другой».
Виртуальный мир
Несколько лет назад мне довелось присутствовать при одной ошеломляющей сцене, которая, как мне кажется, вполне может служить иллюстрацией сегодняшней жизни.
Каждый день я приезжал к двенадцатилетнему мальчику, которому давал уроки тенниса. Он был единственным сыном богатых родителей (отец отставной военный высокого ранга), не желавших, чтобы сын проводил все свое время в специально обустроенной для него комнате на цокольном этаже их огромного дома, расстреливая на экране компьютера десятки страшных врагов, которые так натурально корчились под пулями, прежде чем рухнуть на землю (вот только кровь не лилась: это были удивительно опрятные мертвецы, исчезавшие в виртуальных недрах без всяких следов…).
Ликвидация велась — под оглушительный шум автоматных очередей — согласно выбранным средствам: базуками, пулеметами, автоматами Калашникова, ручным скорострельным оружием, огнеметами, пушками, затем ножами, топорами и даже палицами с шипами во время ближнего боя.
Я насчитывал сотни виртуальных убитых в неделю.
Частенько из симпатии к этому пареньку, от природы обаятельному, но замкнутому, стеснительному и очень неловкому на теннисном корте (совсем неопасные резиновые мячики, которые я не спеша посылал ему, летели к нему слишком быстро и, казалось, поражали его своей реальной плотностью), я оставался с ним в его видеобункере понаблюдать за игрой. Во время боя я замечал непримиримость на его лице, быстроту и точность реакции, в отличие от его поведения на корте, здесь он не знал ни малейших сомнений. Однажды он рассказал мне, что мечтает стать боевым летчиком ВВС.
Как-то после обеда я застал следующую сцену: по какой-то причине (вероятно, чтобы отдохнуть от тяжелой работы безжалостного терминатора…) Жед — так звали мальчика — забрел в уютную гостиную родителей посмотреть документальный фильм о животных. Сидя рядом, я видел, с каким восторгом смотрел он на невинных животных до тех пор, пока (фильм снимался в Эфиопии) не показали эпизод о засухе в саванне. Томимые жаждой животные устремлялись к болоту, где еще оставалась вода. В болотной грязи прятались хитрые крокодилы, терпеливо поджидая добычу. Стоило грациозной антилопе приблизиться, как хищник сделал бросок, схватил ее за ногу и потащил под воду. Жертва отбивалась до тех пор, пока не была разорвана на куски.
При виде этого лицо Жеда скривилось, он начал кричать от ужаса, а потом истерически зарыдал. Отец, перепуганный неожиданным шумом, вошел и, увидев, что на экране сейчас разыграется другая подобная сцена, крикнул:
— Немедленно прекрати смотреть эти ужасы, это невыносимо!
Потом схватил пульт и решительно выключил телевизор, чего обычно раньше не делал даже при самых жутких сценах телерезни.
Когда я рассказал эту историю партнеру по теннису, по профессии гражданскому летчику, но учившемуся на летчика-истребителя, тот заявил, что теперь этот паренек прекрасно подготовлен для того, чтобы стать военным пилотом. Дело в том, что современные летчики бомбят цель с очень большой высоты и так быстро, что все, что они успевают увидеть на экране, очень напоминает видеоигру. Для них реальный мир представляется чем-то абстрактным. Равно как и реальные жизнь и смерть…
— Можешь мне поверить, — добавил он, — я в детстве и почти всю молодость был точно таким же. Для меня и моих приятелей война, смерть, кровь, взрывы и все такое… было совершенно ненастоящим. Мы же почти не спускались на землю! А однажды во время наземных маневров (это один раз было), когда мы случайно оказались на ферме, я видел, что мои товарищи смотреть не могли, как хозяйка спокойно резала горло утке, чтобы приготовить ее на ужин.
Крестьянин и изгнанники постмодерна
Миновав узкие однополосные дороги, петлявшие то вверх, то вниз между лесистых холмов и лугов, с которых невозмутимые коровы глядели на нас — я прямо чувствовал это с каким-то безропотным скептицизмом, мы съехали на грунтовую дорогу, настолько ухабистую, что хотели уже было повернуть обратно, когда наконец увидели поляну на опушке леса, где нашим взорам открылась большая старинная ферма, куда нас пригласили с группой таких же любителей на так называемую «экскурсию по мастерской», организованную семейной парой, скульптором и художницей.
Для начала нас провели в просторный высокий амбар, переделанный в мастерскую скульптора. Там стояли огромные металлические композиции, либо отлитые целиком, либо сваренные из кусков листового железа, представлявшие собой разные периоды творчества мастера. Эти немного загадочные предметы — освещенные естественным зеленоватым светом, исходившим от высокой бамбуковой рощи за огромной застекленной стеной, — на мгновение показались мне разбросанными, а затем заботливо собранными экземплярами коллекции метеоритов какого-нибудь эксцентричного археолога.
Затем нас пригласили в другой амбар таких же (надо сказать, почти потрясающих) размеров, где на оборудованном мезонине, освещенные бледным светом дождливого дня висели абстрактные картины, манерой письма напоминавшие стиль Полякова[66] и Брама Ван Вельде[67]. Как и в мастерской скульптора, мы некоторое время слушали пояснения художницы (всем известно, что в наши дни «произведения искусства» не могут обойтись без комментариев, поясняющих суть проделанной «работы»).
Далее визит продолжался по остальным пристройкам бывшей фермы, где были оборудованы жилые помещения и прочие удобства, все было устроено элегантно и с изысканным вкусом, свойственным творческим натурам, когда они вкладывают свой талант в старые утилитарные постройки, изобретательно подчеркивая размеры помещений, где они поселились, словно улитки в новой раковине (бывшие хлебные печи, стойла, кормушки, сложные строительные конструкции, в уголках разнообразные старинные инструменты).
При виде такого контраста меня постепенно охватило какое-то недовольство; от столкновения, если можно так выразиться, двух культур, поставленных рядом или, вернее, наложенных одна на другую — интеллектуального эстетизма, глубокого рационализма, патетического мудрствования городской культуры и неосознанной, интуитивной и скорее «молчаливой» древней, традиционной крестьянской культуры.
Честно признаться, я никак не мог как следует сосредоточиться на скульптурных композициях из сваренных металлоконструкций, взгляд то и дело притягивали ржавеющие в углу части старого плуга, кучка колесных ступиц, рессоры от конной повозки, изящные подножки, сиденья и прочие хитроумные детали, выполненные явно с большим старанием кузнецами прошлого, а особенно сложный высокий каркас, в ту эпоху наверняка смонтированный «подмастерьями». Я также не мог уделить должного внимания картинам
