Искусство почти ничего не делать - Дени Грозданович
В эту минуту кот сделал очень простую вещь: фыркнул и потянулся передними лапами, вовремя напомнив мне, что пора, несмотря ни на что, вернуться к текущей жизни, оставить свои прорицания и вновь погрузиться в то, что предпочтительней было бы назвать непредсказуемым ходом вещей.
Ветер крепчает, нужно попробовать жить.[71]
Я с облегчением повиновался и вернулся к своим нескончаемым записям, снова застрочив по странице своим микроскопическим почерком графомана, подобно упорному муравью, ползущему по длинной стене, которому, кто знает, возможно, и повезет найти новую малюсенькую трещину, чтобы сквозь нее провалиться «в блаженство другого большого воспоминания»?
Я крохи юности собрал. Что ж, птицам их швырнуть?
Иль может, их в слова вложив, пустить слова летать?
Слова и птицы улетят и, завершив свой путь,
Ко мне обратно тут как тут, и снова будут ждать.
Что скажешь им? Что больше нет крох юности моей?
Поверят? Нет! Начнут кружить как мертвая листва.
Крылами в стекла будут бить, и у моих дверей
Оставшись верными, умрут и птицы и слова.[72]
Юлиан Тувим (1894–1953)
Мечта Гюльбенкяна
Пробудив меня от недолгого сна, самолет сделал вертикальный разворот, и нашим взорам открылось сверкающее на солнце устье Тежу, а энергичный таксист, словно разгоряченный Роналду ловко лавируя в пробке среди машин, наконец довез нас до центра парка фонда Гюльбенкяна в Лиссабоне, куда нас пригласили в качестве журналистов, и мне показалось, что я попал из одного сна в другой.
Какой любитель искусства не мечтал однажды целиком посвятить себя коллекционированию, отдаться своему увлечению, своим любимым шедеврам? И именно это с изысканным вкусом сделал для нас финансовый магнат Галуст Гюльбенкян, собрав за долгую жизнь внушительную коллекцию произведений искусства самых знаменитых художников своего времени. Шедевры были выставлены в зданиях, специально расположенных таким образом, чтобы иметь — на японский лад — постоянную связь с парком, засаженным редкими видами растений, с широким центральным прудом, отражающим небо. Поэтому, когда проходишь мимо больших окон, постоянное присутствие растений смягчает угловатость прямоугольных стен и коридоров.
Из двух дней, проведенных за осмотром восхитительной и идиосинкратической коллекции, я выкладываю здесь — записанные у меня в блокноте — несколько мгновений, когда волны моего сна целиком слились с мечтой необычного коллекционера, которым был Галуст Саркис Гюльбенкян, армянин космополит из Стамбула.
В самом начале сумрачного зала, посвященного античному искусству, помещался кошачий древнеегипетский саркофаг (бронзовая кошка в окружении своих котят, зрелище которой поражало не меньше, чем если бы вдруг за углом коридора мы увидели живую кошку в корзинке), затем шли различные ковры с такими запутанными узорами, каковой, вероятно, является и вся восточная философия. Ассирийский барельеф, поражающий своим современным узором, множество керамики, словно вчера покрытой глазурью, а в китайском зале солонка из горного хрусталя совсем рядом (геологический феномен?) с солнечным компасом из цельного золота! Наконец, на подсвеченном листе старого пергамента — персидский принц в великолепном тюрбане в самый разгар любовных утех со своей фавориткой перед целой толпой других куртизанок, вероятно обсуждающих между собой представленное им зрелище…
И тут, следуя за предоставленным фондом гидом, я вдруг очутился в концертном зале с огромными, обшитыми панелями, стенами, вдоль которых лилось пение тенора и сопрано, разучивающих отрывок из оперы Глюка «Орфей и Эвридика», и, если бы не ограниченное время визита, я задержался бы здесь подольше, убаюканный музыкой в этой чудесной защитной раковине. Тогда, поднявшись по лабиринту лестниц, соединяющих различные кабинеты, где усердно трудились исполнители посмертной эстетической мечты несметно богатого коллекционера, я дошел до временной экспозиции под названием «Drawing a tension», где среди прочих сюрреалистических или «дюшановских» произведений увидел старую схему парижского метро (с личной подписью) Йозефа Бойса и графический рисунок паутины, названный «Проект паутины для паука»!
На цокольном этаже, где не было ни души, я также мельком видел снимки португальских фотографов, почти целиком посвященные — по примеру американских фотографов, работающих в жанре «фантастики города», завораживающему и печальному контрасту, заметному сегодня тому, кто умеет это увидеть, упадка древнего традиционного Лиссабона, пораженного невидимым и постепенно разъедающим — увы, как и всех нас — раком промышленной цивилизации.
Наконец, после краткой прогулки по экзотическим садам под гигантскими эвкалиптами, где на лужайках среди ручейков, делая вид, что занята учебой, резвилась веселая молодежь, мы вышли на высокую террасу, где нас ждало угощение.
Когда светские формальности завершились, сон наяву стал еще более фантастическим во время свободного посещения коллекции европейских мастеров, ибо именно в этой области проявился ярчайший талант коллекционера неподражаемого Галуста.
Прежде всего, «Портрет девушки» Доменико Гирландайо, замечательное сочетание красного цвета на платье и колье особенно подчеркивает пылкий взгляд этой инженю XV века! Затем две работы Рогира ван дер Вейдена (поясные изображения святой Екатерины и святого Иосифа) и «Портрет старика» Рембрандта, все три исполненные неземной значительности, как мне показалось, красной нитью объединяющей собранные здесь шедевры (не в ней ли источник тревоги, терзающей большинство коллекционеров?). Это впечатление усиливалось при осмотре многочисленных женских портретов, в том числе символизирующих женский и гуманистический идеал Галуста: чистоту, если можно так выразиться, пылко земную и возвышенно небесную, такую, какой ее великолепно изображает Гейнсборо в «Портрете миссис Лаундс-Стоун», выполненном в неподражаемом трепетном стиле этого художника, за которым следует вызывающий те же чувства «Портрет Елены Фурман» Питера Пауля Рубенса (бесконечно мечтательный взгляд под шляпкой с перьями) и «Мадемуазель Дюплан» француза Франсуа-Андре Венсана (тот же взгляд, подернутый пеленой, усиливающей его эротичность), и, наконец, удивительный портрет дочери Джона Констебла кисти Джорджа Роуни (пухлой рыжеволосой красавицы в шляпке, украшенной колосьями пшеницы), напоминающий, кстати, о том, что юношей Галуст учился в Англии.
Чтобы в каком-то смысле дополнить этот портрет коллекционера, оставленный им самим, стоит подчеркнуть рассеянную чувственность
