Улица Космонавтов - Роман Валерьевич Михайлов
Тетя Наташа сидела на скамейке не только днем, как все остальные женщины, но и ночью, и ранним утром. Ночью холодно.
В больничном парке тетя Наташа подружилась с одним художником. Может, он и не был художником, но он все время рисовал. Рисовал и дарил рисунки тете Наташе.
Там было много тем вложенных пространств. Плоский человек, внутри которого машина, плоская кошечка, внутри которой солнце и луна, плоская рыбка, внутри которой другая рыбка.
Волосы тянутся, становятся нитками, обвязывающими пространство.
Изображение открытых ртов.
Я как открыл тетрадку с мелкими подробными рисунками…
— Тетя Наташа, если ты широко раскроешь рот, я туда провалюсь, и весь двор провалится.
Спрятаться во рту у тети Наташи. Там никто искать не будет. Тетя Наташа очень непривлекательна как женщина. У нее тело вроде женских форм, но в теле не чувствуется содержания. Видимо, она всю себя потратила на узоры и огород.
— Тетя Наташа, ты же реальный хранитель вложенных миров, рыб, волос, машин.
Первая попытка спрятаться во рту тети Наташи состоялась утром. Пацаны приехали на автобусе, вышли как обычно, в кожанках и спортивных штанах. Посмотрели в мое окно. Тетя Наташа никак не отреагировала — зафиксировалась на скамейке и даже не моргнула. Только не зевай, тетя Наташа, рот широко не открывай, не пали меня, это же жестокие люди, они начнут выковыривать, доставать изо рта плоскогубцами. Не, шучу, конечно, это братья приехали за мной.
Не, нормально вышел, сел в автобус. Под добрый бит мы подъехали к реке. Из мест рядом с деревьями и кустами шел дым. Дед делал черную лодку и жег костер. Он говорил, что в один день нужно сесть в черную лодку и уплыть «за жизнь». И красил лодку не краской, а сажей, углем, сгоревшими ветками-корешками. Надо так, иначе «за жизнь» не пустят.
Дед однажды рассказал, как его схватила рыба, утащила под воду и там объяснила, что нужно делать черную лодку.
— А как сделать, чтобы рыба утащила под воду и там еще что-нибудь объяснила?
Приснился сон. Мы едем на автобусе, долго, и уже непонятно, доедем ли. Автобус застревает в грязи, мы его толкаем, вытаскиваем, а затем переходим в место около кладбища. Не на самом кладбище, а за оградой, но в такой точке, что видно множество разных могил. И там жилистая старуха вопит на памятник. То ли она вопит от своего горя, то ли ругается. Этот вопль выходит из нее страшно, со свистом.
— Тетя Наташа, а что ты по ночам сидишь? Тетя Наташа в ответ хихикнула и попищала.
— Тетя Наташа, а если я тебе палец в рот засуну, ты его откусишь?
Тетя Наташа снова хихикнула, загадочно показав собой, мол попробуй.
44. Гном завтракал.
Больше всего в детстве я боялся. Нобелевского лауреата Ивана Петровича Павлова. Вероятно, это была одна из первых фобий, мама убеждала, что он был хорошим, лечил собачек, но все равно.
Дело складывалось вот как. В тех местах, где мы жили, не было памятников вообще. Памятники стояли в соседних районах, всего два: Ленину и Павлову. Интересно, что также там стояли всего две православные церкви, и располагались они неподалеку от этих памятников. Но памятник Ленину находился в широком пространстве, там всегда был воздух, народ, облака, а памятник Павлову — в тайном сквере. Мама рассказывала, что когда возила меня маленького на коляске мимо тех мест, проезжая мимо памятника, я всегда отворачивался, боялся. Затем уже узнал о каменном госте Пушкина и об ожившем памятнике короля из приключений Нильса с дикими гусями. Все это показалось полным ужасом. И на кладбище. Все лежат нормально, кто под крестом, кто под булыжником, а есть редкие, над могилами которых стоят статуи, каменные тела. Их тела разложились, но фиксированный слепок, напоминающий о былом, остался.
Иногда снились сны, в которых я оказывался один, маленький, в том самом темном сквере, напротив памятника Павлова. Просыпался от своего крика, задыхаясь от ужаса. Один раз во время прогулки с мамой, я обошел памятник с другой стороны, взглянул на его спину. По какой-то удивительной причине спина памятника мне показалась еще страшнее, чем лицо. Спина стала некой скрытой частью каменного кошмара. Когда смотришь в глаза памятнику, это уже как бы самое страшное, можно не бояться, что он повернется. А вот когда смотришь с другой стороны на его спину, может быть и еще страшнее — он повернется лицом, и предвкушение этого поворачивания хуже самого поворачивания. Да, если выбирать, как пройти мимо него темной ночью: со стороны лица или со стороны спины, надо выбирать первое.
Об этих страхах я никогда не рассказывал Душману, боялся, что он их будет использовать.
— Ты самый умный?
— Нет.
— А кто тебя умнее?
— Есть один калека-собака, гном. Он умнее. Сука такая.
От детских страхов до взрослых фобий лежит огромное пространство преобразований. Крохотным детским кошмарам предстоит долгая дорога. Скорее всего они растворятся, поглотятся общим большим телом логики и психики. Сначала их придавит мир сексуальности, затем мир бытовых проблем. Те же из них, что выживут, примут новые неожиданные формы.
Когда появился Гном, Душман шепнул мне: «он умнее и тебя, и меня». Гном скалился, сворачивал губы трубочкой, крутил глазами. Гнома мы боялись вместе.
Гном завтракал, а мы на него смотрели. Сука такая.
И.П. Павлов ввел термин «сигнальная система», высказался о «сигналах сигналов», и о природе бреда как деформации внутри второй сигнальной системы. Позже, изучая психиатрию, наткнулся на прикольную книгу «Шизофрения: клиника и механизмы шизофренического бреда». В начале книги произносилось: «Успешное развитие, особенно за последние годы советской психиатрии, твердо вставшей на материалистические позиции в связи с решение Объединенной сессии Академии наук СССР и Академии медицинских наук СССР о перестройке советской медицины на основе физиологического учения И.П. Павлова, побуждают к пересмотру проблемы бреда при шизофрении с новых позиций.» Дальше приводятся примеры словесных расщеплений, при которых больной разум воспринимает не слово целиком, а его части. «В другой категории
