Потерянная эпопея - Алис Зенитер
Грозы, продолжает голос Сильвен, твердо решившей не касаться личной жизни Тасс, вот грозы – просто катастрофа, никогда такого не видела, небо испещрено молниями, от грома сотрясаются стены, кажется, что это происходит прямо в твоей постели, твой кот стал сердечником из-за этой пакости, ему это сократило жизнь на десять лет.
Когда они приезжают в Нумеа, Сильвен сразу ведет Тасс выпить в лаунж-бар у самой воды. Это, по ее мнению, то что надо, чтобы оправиться от полета: поклюешь немного, посмотришь на закат, а потом ляжешь спать. Тасс предпочла бы поехать домой, принять душ, смыть геологические пласты пота, но она не спорит. Она знает, почему Сильвен сразу потащила ее к океану. Она делала то же самое с Томасом, когда он приезжал в Новую Каледонию: начать его знакомство с Нумеа с мерцающей красоты бухт, из страха, что иначе он найдет город слишком уродливым, слишком маленьким или попросту слишком нескладным, чтобы вдаваться в его географию. Нумеа – полуостров, к которому чередой работ присоединили другие полуострова, образующие вот здесь маленькое щупальце (бывший островок Брюн), а вон там непропорциональный вырост (бывший остров Ну). Центр города крошечный, несколько строго параллельных и перпендикулярных улиц, аккуратный рисунок которых восходит к рождению колонии. Центр – это большая площадь Кокосовых пальм, а вокруг ничего стоящего внимания. В центре бывают ради административных демаршей, покупок, обеда в ресторане Альфонса, но туда отправляются на машине или автобусом и быстро уезжают, когда миссия выполнена. Все знают, что у жителей метрополии по приезде, в мягком вечернем воздухе, может возникнуть искушение сказать себе, что они пойдут «прогуляться по центру», может быть, они даже приехали из мест, где муниципалитет любит выспренне говорить о «сердце города», и, конечно, воображают, что раз сердце, значит – бьется и что центр – основа жизни города, в то время как предместья – лишь бескровные окраины. Но это не относится к Нумеа. Кстати, Сердце города – название квартала предместья, а вовсе не центра города, о котором обычно говорят и пишут просто «в центре», хотя он расположен даже не в центре полуострова, это маленький кусочек его западной части. Город слишком холмистый в середине, чтобы построить доступную штаб-квартиру, пришлось сдвинуть центр, поместить его совсем рядом с морем, там, где можно было выровнять и сгладить, чтобы получить небольшую поверхность и с легкостью разграфить ее. Все, что плоско, заселено в Нумеа – ведь надо же куда-то девать сто тысяч жителей,– а остальное зияет. Да, на разных вершинах в основном построены жилища, а между жилищами порой зияют дыры, здесь слишком косо, чтобы возвести что-нибудь. Город проложен пунктиром (знаешь ли ты, Томас, что плотность населения Орлеана, этого города, который ты находишь таким спокойным, таким пригодным для жизни, вдвое превышает плотность населения Нумеа?). На вершинах, прошитых жилыми кварталами, тоже никто не прогуливается. Извилистые улочки для этого не подходят, они почти лишены тротуаров, и внедорожникам размером с часовню приходится брать их штурмом. Тем более не гуляют в богатых приватизированных кварталах, где отнюдь не всякий войдет в автоматические ворота. Не гуляют в кварталах простонародных, потому что мужчины, усевшиеся в теньке выпить пива, не любят, когда на них смотрят как на зверей в зоопарке, а их бородатые лица пугают; не гуляют и среди лачуг из дерева и жести на незаконно захваченных участках, потому что сквоттеры нервничают при виде незваных гостей; не гуляют в Маженте, потому что здесь маленькие самолетики взлетают к другим островам архипелага и от их гула раскалывается голова; не гуляют в порту, если не считать крытого рынка, потому что большие корабли пахнут бензином, повсюду припаркованы машины, а вокруг сложные дороги, и каждый раз, когда загорается зеленый свет, все начинает реветь. В общем, понятно, в Нумеа не гуляют, разве только вдоль бухт. И поэтому вновь прибывших или, как Тасс, только что вернувшихся ведут прямиком туда. У залива Вата или бухты Лимонов понимаешь, что Нумеа полуостров – что прелестно – и у бухт, не в пример извилистым холмам, дорога проста: идешь вдоль моря, поправляя солнечные очки, чтобы блики не обожгли глаза, приветствуешь знакомых, а то и останавливаешься выпить стаканчик.
Все столики под соломенной крышей заняты, и восторженная официантка, почти подпрыгивая, усаживает их на пляже на большие темные пуфы. Тасс не знает, встанет ли Сильвен после второго или третьего коктейля. Сильвен под шестьдесят, и Тасс всегда знала ее толстой, хотя Сильвен часто говорит о своем прежнем теле, и какие подвиги она когда-то могла совершить, и какую одежду любила носить раньше. Послушать ее, так в молодости у нее была такая же наружность, как у Джу, тело из мускулов и мощи. А потом бог весть что случилось, и вот все растаяло в мягких валиках и золотистом пушке. Тасс обожает лицо Сильвен, потому что у нее крошечный, очень красиво обрисованный подбородок и второй подбородок ниже, играющий ту же роль, что бархатные подушечки в шкатулках с драгоценностями: второй подбородок подчеркивает всю красоту маленького первого, который кажется еще тоньше, еще точенее, выступая из валика. Каждый раз, когда Сильвен говорит, что надо сесть на диету, Тасс думает о будущем одиночестве маленького подбородка и восклицает: «Нет! Не городи чушь!»
– Ты сказала матери?
Вместо ответа Тасс закуривает сигарету. Матери она скажет позже, когда будет крепче. Она. Не мать. Ее мать всегда крепка, потому что ее матери на все плевать.
– Скажи матери.
– Она опять будет на меня сердиться, Сильвен.
Потому что я побеспокою ее, чтобы сказать, что мужчина ушел от меня при жизни. Странная формулировка, но она в точности отражает мнение, которое мать Тасс выскажет о ситуации. Ее муж, отец Тасс, умер больше двадцати лет назад. Только так, в ее разумении, мужчина может уйти. Все остальное – обломы. И виновата Тасс.
– Может быть, она будет
