Стон дикой долины - Алибек Асылбаевич Аскаров
Горстка оставшихся в ауле жителей требование учителя выполнила и на этот раз отговаривать его не стала. Правда, сам Мелс особого рвения не проявлял. Только обещал, что вот-вот отправится в путь. А тем временем уже подступила зима со своим привычным суровым нравом. Собственного транспорта в ауле нет, пойти же в трескучий мороз пешим или даже выехать верхом в здешних краях равносильно тому, что открыть ворота в ад. Поэтому Мелс твердо решил: что бы ни случилось, он все-таки дождется окончания зимы, а уж в начале весны непременно отправится в дальний путь с жалобой на самоуправство местных властей.
— Я им покажу, пусть только потеплеет! Сначала в область поеду. Если там не помогут, прямиком в Алматы двину! — грозился учитель, когда начался январь.
— Во дает! — качая головами, искренне удивлялись его напористости все аулчане, включая и глухого Карима. — Но почему он сразу в Алма-Ату не поедет, зачем тратить силы впустую?
А аксакал Касиман посоветовал зятю:
— Ты бы лучше в Москву поехал, тогда одним махом и школу, и магазин, и врачиху вернешь!
Однако учитель Мелс и не думал прислушиваться к мудрым наставлениям стариков.
— Не-ет, родные мои, здесь свой этикет требуется! — сказал он, выставив для убедительности указательный палец. — Необходимо по ступенькам подниматься, соблюдать инстанции, иначе стыда не оберешься!
— О чем это он? Какая «станса»? — не понял Касекен и с надеждой посмотрел на Байгоныса: — У тебя такой нет?
Байгоныс, обтесывавший в этот момент опоры к полозьям саней, изумленно приподнял плечи и покачал головой.
Наконец пришла долгожданная весна, стаял снег, пробилась первая зелень. Хотя подоспел назначенный срок и дни стали теплее, учитель Мелс даже виду не подавал, что собирается в город. Старик Карим, убедившись в этом, предположил, что Мелс, очевидно, решил дождаться, пока подсохнет земля и дорога станет более проходимой.
Незаметно подкралось и буйное лето. Но учитель по-прежнему безмолвствовал, будто язык проглотил. Непонятно, куда только подевались его прежняя неистощимая энергия и та необузданная прыть, которые он демонстрировал, когда за окном падал ноябрьский снег, — смирнее овцы стал, покорнее клячи.
В начале июня прошел слух, будто Салима, незамужняя девушка из их аула, собирается в город. Прослышав об этом, глухой Карим, сцепив за спиной руки, тут же поплелся к дому учителя.
— Мелс, светик мой, вижу, тебе некогда возиться с нашим делом. Ты бы рассказал о нем Салиме да направил ее куда следует, пусть эта девчонка нашей проблемой сама займется, — посоветовал он учителю.
Мелс покачал головой, мол, так нельзя. А почему нельзя, не объяснил. Карим же не стал приставать к нему с расспросами.
— Что ж, светик мой, тебе лучше знать, — немного разочарованно сказал он и ушел восвояси.
Со временем все эти разговоры о поездке и бравада учителя Мелса были благополучно забыты. А жители небольшого аула, смирившись с предписанной им участью и приспособившись кто как мог к новым условиям, продолжили свою тихую, незаметную жизнь.
* * *
Вот так от некогда благополучного, бурлящего шумными буднями аула осталось всего-навсего семь домов, где проживают сейчас восемь семей.
Силуэты этих домов сиротливо чернеют средь пустоши в семи разных концах прежнего селения. Вдоль каждой из бывших улиц — Алмалы, Заречной и Орталык, ныне стоит лишь по одному-два дома.
Тот, что сереет невзрачным пятном у ближнего края, точно отбившийся от стаи гусь — это дом Салимы.
Да-да, той самой Салимы, на которую старик Карим хотел было взвалить в качестве поручения обязательство, взятое на себя учителем Мелсом. Любопытно, что Салима в то лето действительно долго собиралась в город, но в конце концов так никуда и не поехала...
До аулчан донесся слух, будто у нее в городе объявился родственник по материнской линии, говорили даже, что он занимает приличную должность. «Пусть сопутствует ей удача! — единодушно кивая головами, с удовлетворением молвили земляки. — Пускай перед бедняжкой путь к счастью откроется!»
Да и как им не радоваться приятным для Салимы вестям, если она каждому, с кем была знакома, сделала в жизни столько добра, на что любой другой человек вряд ли способен. Не только обитатели оставшихся семи домов, весь бывший Четвертый аул может засвидетельствовать ее необыкновенную отзывчивость и милосердие, которые способны растрогать даже самое равнодушное сердце.
Мать Салимы была неутомимой великой труженицей и потрясающе честным человеком — ни разу даже на нитку чужую не позарилась. Однако судьба ей выдалась нелегкая. Если и был в этом бренном мире человек, который молча терпел лишения и ушел, так и не вкусив светлых радостей жизни, то это, наверное, покойная Нур-бикеш.
Едва вышла замуж, как супруга забрали на японскую войну; она не то чтобы насладиться, даже осознать свое супружеское счастье не успела. А спустя совсем немного времени, летом сорок пятого, получила похоронку. Больше Нурбикеш замуж так и не вышла.
Зачать от мужа не получилось, но в середине пятидесятых у нее все же родилась дочь — Салима. Откуда взялась малышка, кто ее отец — это для земляков до сих пор остается тайной. Кто знает, почему, но никто и никогда не ставил Нурбикеш в упрек, что она нагуляла ребенка на стороне. Бедняжка и дальше тихо вела свое нехитрое хозяйство и усердно растила маленькую дочь.
Некоторые аульные кумушки, которым не терпелось узнать разгадку этой тайны, на протяжении нескольких лет усиленно наблюдали за Нурбикеш. Но никаких не-подобающих вольностей, никакого вызывающего подозрния поведения они за ней так и не заметили, и в конце концов их надежды узнать правду растаяли.
И ту зиму, когда дочь училась в девятом классе, Нур-бпкеш неожиданно слегла. Потом состояние резко ухудшилось, и ее увезли в районную больницу. А с наступившем лета она вернулась домой лежа на носилках, так как одну сторону тела разбил паралич.
И з-за болезни матери Салима не смогла продолжить учебу в десятом классе. Пошла работать, устроившись дояркой
