Циньен - Александр Юрьевич Сегень

* * *

Вскоре из пункта С в пункт Ш выехал автомобиль марки «линкольн». За рулем сидел Лю Жэньцзин, на заднем сиденье разместились Мяо Ронг и его жена Мяо Ли — так отныне по документам числилась дочь русского генерала Донского. Отец Ронга имел связи в ситанской управе, и там без труда выправили нужные документы. Теперь она стала китаянкой не только по имени, но и по фамилии.

Сначала ехали молча, покуда Лю Жэньцзин не оглянулся и не произнес:

— Я горжусь тобой, Мяо Ронг. Молодец, Тигренок! Честно говоря, я опасался, что в назначенный час вы не появитесь.

— Нам так и так надо было бежать из Ситана, — честно ответил Ронг. В голосе его услышалась такая грусть, что Ли резко посмотрела на него и вдруг рассмеялась:

— Ты что, Мяу! Огорчаешься? Брось, Тигренок! Ветер судьбы несет нас вперед и вперед!

— А тебе не грустно?

— Вот еще! О чем грустить? Мы прекрасно провели наш медовый месяц в зачарованном городе ста мостов. Но мне нравится состояние бегства.

— Состояние бегства? — приободрился Ронг. — Какое хорошее определение! Ты слышал, Лю?

Книжный Червь не был бы Книжным Червем, если бы не знал языки. И он понял то, что жена Ронга сказала по-французски.

— Твоя жена мне нравится все больше и больше, — усмехнулся он. — Хоть она и дочь классового врага.

— Ты слышишь, Ли? Он говорит, что...

— Я поняла, — ответила Ли по-китайски.

Лю Жэньцзин оглянулся и в восхищении покачал головой. А Ли вдруг стала осыпать поцелуями лицо своего мужа. Тот смеялся, недоумевая, откуда такая поцелуйная атака.

— Я люблю тебя! — говорила она. — Мяу, мой Мяу! Как это здорово — нестись по белу свету, спасаясь от погони! Был такой итальянский архитектор Аристотель. Он построил в Москве главный храм. А звали его Фиораванти, что значило «цветок на ветру», потому что ему все время приходилось спасаться бегством от кредиторов. Убегая от них, он и в России-то оказался.

— Цветок на ветру? Это очень красивое имя, — согласился Ронг.

— И мы с тобой тоже как цветы на ветру! И мне нравится этот ветер, который понесет нас по всему белому свету!

— Я люблю тебя, Ли! Мой цветок на ветру!

И так они ехали радостно в это свежее и пригожее утро из пункта С в пункт Ш.

* * *

А из пункта Ш в пункт С им навстречу мчался другой «линкольн». За рулем сидел Григорьев, рядом с ним покачивался Самсонов, а на заднем сиденье развалился Трубецкой. Он думал о том, как не хочется снова пускаться в погоню за чем-то недостижимым и безнадежным. «Выпьем, господа, за успех нашего безнадежного дела!» — с горькой усмешкой вспоминался ему расхожий белогвардейский тост.

Ну вот, зачем он туда едет, в этот Ситан? Приедет, устроит облаву, накроет своей сетью двух беглецов, которые к тому же повенчаны русским дураком попом, — и что дальше? Привезет их маменьке и папеньке в Шанхай — и что? Надо бы закончить весь балаган и приказать Григорьеву возвращаться в Шанхай. Всех простить, всем дать жить, как они хотят, самому утешаться свиданиями с ночной китайской красавицей, а там Господь Бог или кто там — судьба? — выведет его на какую-то новую, глядишь, и хорошую дорогу.

Но навстречу этой вполне разумной и красивой мысли выходило уродливое и глупое ненако. Что ж ты, полковничек, опять в отступление собрался? Тебя по сусалам, а ты и хвостик прижмешь? Как тогда, в Вене? Ежели так поступишь, скоро красные и до Шанхая доберутся. Дальше будешь отступать? По всему миру придется. Троцкий вон собирается мировую революцию делать. Куда ни сбежишь, опять убегать придется. Трубецкому — от Троцкого!

И он, вот уже три раза решивший поворачивать обратно в Шанхай, так и не отдал приказа, а Григорьев продолжал мчаться вперед.

Где-то на середине между Ш и С, в точке Икс, две машины сошлись, и простенькая алгебраическая задачка могла уже здесь решиться, если бы Трубецкой увидел, кто там едет во встречной. Но в эту минуту голова Ли лежала на коленях у Ронга, и Ронг как раз склонился, чтобы выполнить просьбу жены, сказавшей:

— Поцелуй меня, Мяу!

Поэтому Трубецкой, проводив взглядом промчавшийся мимо автомобиль, увидел лишь водителя в шоферских очках да чью-то спину.

Спасительный поцелуй! Чаще целуйтесь, влюбленные!

Да и не мог Борис Николаевич подумать о такой удачной встрече, которая бы позволила ему не ехать дальше в Ситан, где предстояло сначала встречаться с поднадоевшим Рогулиным, потом идти и врываться в дом, где двое нестарых китайцев, муж и жена, испуганно бормотали, что их сын и невестка на рассвете уехали в Шанхай, потому что сыну там предложили хорошую работу, а где и какую, они не знают. И придется пойти на обыск и потом извиняться перед родителями этого щенка, который во всем обскакал боевого полковника.

— Что же вы, Рогулин, не уследили! — закричит Борис Николаевич на сыщика.

— Виноват, — заморгает Рогулин. — Поставил на ночь дурака филера, а он проморгал, скотина. А так-то кто мог знать, что они скроются? Неужто их предупредил кто?

— Черт с вами! — поморщится Трубецкой. — Идемте обедать. Где здесь можно неплохо поесть? В животе тигры грызутся.

И они отправятся отмечать неудачу в ресторанчик, расположенный прямо на одном из ста ситанских мостов, будут смотреть в воду канала, кормить рыб, уток, мандаринок и почему-то очень весело напьются. Все четверо. Так что вести машину обратно из пункта С в пункт Ш будет некому. Когда стемнеет, трое русских и один полурусский-полукитаец будут плавать в лодке среди чудесного перемигивания множества огоньков, разноцветных фонариков, отражающихся в водах каналов, и Самсонов воскликнет:

— Венеция, господа! Мы в Венеции, господа!

Ночевать останутся в гостинице для иностранцев, где им будут петь китаянки, ни в какое сравнение не идущие с Лули, и Трубецкой станет требовать:

— Позвоните в Шанхай! Пусть привезут нам сюда певицу из «Ночной красавицы»!

Но это впереди, а сейчас, сойдясь в пункте Икс, две машины устремились прочь друг от друга, и в той, что умчалась в пункт Ш, весело предвкушали жизнь как бегство, жизнь цветов на ветру, а в той, что неслась в пункт С, на заднем сиденье полковник Трубецкой уныло не ждал ничего хорошего от дальнейшей поездки.

— Что такой хмурый, полковник? — кинул