Год без тебя - Нина де Пасс

Гектор тяжело вздыхает, отпивает чай и отставляет чашку.

– Она узнает меня по голосу.

– А меня – нет, – с надеждой говорю я. – Скажи мне, кем надо притвориться, чтобы она выдала мне нужную информацию. Попытка не пытка.

Он встает с дивана, наконец-то полностью придя в себя, и, заключив мое лицо в ладони, звучно чмокает меня в лоб, а затем отцепляет телефон от зарядки.

– Ты, Калифорния, просто гений.

Лоб у меня горит от неожиданного прикосновения – или от чувства, которое оно вызвало. Я проверяю градус своих эмоций: предположительно, меня должна была захлестнуть целая буря их, но это ощущение какое-то новое.

Он показывает на зарядку для телефона, торчащую из розетки.

– Тебе надо? И где вообще твой телефон? Твой папа вчера вечером дал мне пароль от вайфая, сказать тебе?

У меня неприятно сосет под ложечкой, потому что я точно знаю – пароль мне не нужен.

– Не надо, – слабо отвечаю я, мой голос звучит неубедительно. – Позже скажешь.

Гектор с любопытством разглядывает меня.

– Реально, ты одна из самых странных людей, каких я только встречал в жизни. Ты вообще онлайн бываешь?

Я поворачиваюсь к окну и фокусирую взгляд на случайном прохожем. Смотрю, как он ежится, натягивая куртку на голову, чтобы укрыться от ливня.

– Больше не бываю, – в конце концов отзываюсь я.

Как объяснить ему, что в сети есть то, на что я не хочу натыкаться? Что если я выйду онлайн, то испытаю непреодолимое и, если уж честно, мазохистское желание погуглить Джи. Что после аварии я сделала это всего лишь раз, которого оказалось достаточно, чтобы отвратить меня от интернета. Дело было не только в фотографиях с места аварии – я не могла смотреть и на все остальное. На ее страницу в Фейсбуке, на ее Твиттер, на ее фотки в Инстаграме [4]. На те стороны ее жизни, которые она выставляла напоказ, – те, что, как мне показалось тогда, совсем не отражали, какой она была. А еще там были сообщения от тех, кто ее знал – или узнал о ней. Поток слезливых сообщений от тех, кто в реальности относился к ней гадко и вообще не изъявлял желания узнать ее поближе. Невыносимо было видеть, как они слетелись на ее смерть, будто пчелы на мед. Словно в этой теме непременно следовало отметиться. Помню один твит, прочитав который, я просто сразу закрыла вкладку. От девушки по имени Белла – она была из нашей параллели и всегда мерзко относилась к Джи.

Я плачу и плачу. Мир угаснет без тебя, Джорджина. #ОднимАнгеломБольше

В этом сообщении было все. Если бы она хоть немного интересовалась Джи, то знала бы, что Джи ненавидела свое имя. Называть ее Джорджиной дозволялось только родителям. Белла наживалась на горе тех, кто потерял близкого человека. Тот твит был оскорбительным для Джи и всех, кто ее знал.

Изначально я и не хотела искать ее онлайн. Это была мамина идея. Она решила, что те посты, возможно, меня утешат. Родители Джи рассказали ей, как их ошеломило и удивило все то, что писали о Джи, и мама подумала, что мне после всего случившегося не помешает немного взбодриться, – возможно, удивление снова сделает меня нормальным человеком, а не тенью, в которую я превратилась. Я пять минут прокручивала страницу с чужими постами, и ни один из них не принес мне утешения. Более того, мне стало так тошно, что пять дней после этого я не показывала нос на улицу.

Я выдергиваю себя из воспоминаний и нахожу трубку городского телефона; пальцы зависают над кнопками.

– Какой номер набирать?

Мой план срабатывает безупречно. Хорошенько поразмыслив, Гектор решает, что самый надежный вариант – притвориться тетей Элис, сестрой его отца, поскольку с материнской стороны все родственники сплошь испанцы, а у меня с акцентами не очень. В итоге мы узнаем название больницы и отделение: Отделение интенсивной терапии в больнице Святого Томаса.

Я выжимаю из этого разговора максимум.

– Как она там?

– Боюсь, что без изменений, – отвечает секретарь.

Гектор ждет, когда я передам ему, что узнала, и, услышав новость, мрачнеет на глазах.

– Ну это уже неплохо, – говорю я ему. – Съездим туда сегодня и узнаем больше. Так будет лучше.

– Она в реанимации? – Он смотрит на меня, и взгляд у него непонимающий. – В смысле, я знал, что она в больнице, но… отец… он сказал – он сказал, что она в порядке…

Я выдавливаю из себя всю жалость. Если за последний год я что и усвоила, так это то, что жалость бесполезна; от нее нет никакого толка.

Гектор уходит в душ, а я гадаю, как мы все это провернем. Сегодня суббота, и отец Гектора не работает; есть вероятность, что он будет в больнице. Гектор непреклонен: его отец не должен узнать, что он в Лондоне, и в этом я с ним согласна. Все наши усилия будут напрасны, если нас обнаружат раньше времени.

Я захожу в отцовскую спальню, чтобы забрать ключи от квартиры, и у меня такое чувство, будто я вошла в музей. Это место мне знакомо, и в то же время это что-то родом из прошлого. Все здесь говорит о жизни, которой больше нет. Детские рисунки, кое-как сшитый игрушечный цыпленок, свадебная фотография родителей в блестящей серебристой рамке. И другие фотографии. Слишком много фотографий.

Что-то шевелится и притягивает мой взгляд – мои младенческие фотографии всплывают на экране отцовского компьютера и, становясь то четче, то расплываясь, сменяют друг друга. Шагнув к компьютеру, я двигаю мышкой, чтобы избавиться от этих картинок на заставке в спящем режиме. Вместо них открывается новостная заметка. Я ахаю: на меня смотрит семейство – пять человек. Гектора я узнаю сразу же: он в центре, по обе стороны от него родители. Слева улыбается девочка, такая же смуглая, как и Гектор, а справа – парень, которого можно было бы счесть близнецом Гектора, не будь он на пару лет старше. Его лицо обрамляет жесткая щетина, и он выше – если такое вообще возможно. Он обведен красным кольцом – так газета отделила его от семьи. Я читаю подпись к фотографии – там его имя: Сантьяго Сандерсон.

– Готова, Калифорния? – кричит Гектор из соседней комнаты.

– Минутку, – откликаюсь я, быстро прокручивая страницу вверх.

Когда я отматываю к началу заметки, моя рука застывает – заголовок кричащий. Прежде чем закрыть страницу, я