Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

Ежедневные встречи с Пеппино стали настоящей причиной того, что Лавиния накручивала на ночь бигуди и надевала сеточку для волос. Казалось, что утро в школе тянется лет сто, как и обед дома, и все, что происходило с ней до пяти часов вечера. День обретал смысл, только когда она входила в кухню ризницы, собираясь приготовить кофе для Пеппино, которому уделяла не меньше сил, чем пасхальному пирогу с рикоттой.

Стоило Пеппино улыбнуться, как день Лавинии становился лучше. И каждый раз, когда он просил ее сесть в кресло рядом, рассказать о том, как прошел день в школе, или о фильме, который она собиралась посмотреть в воскресенье, она не могла скрыть своей радости и начинала болтать без умолку, – слишком боялась, что в то мгновение, когда она будет переводить дух, Пеппино перестанет смеяться вместе с ней и решит вернуться к своим бумагам. В те дни, когда он был погружен в подсчеты, потому что цифры не сходились, или когда у него было плохое настроение по личным причинам, Лавинии оставалось только покорно вздохнуть и с грустным лицом закрыть за собой дверь. Но один вопрос был хуже всех прочих:

– А как поживает Патриция?

Лавиния рассказала сестре, что Пеппино каждый день бывает у Святого Антонина, работая на дядю Донато, и что он всегда спрашивает о ней. От последней фразы у нее во рту было горько, как от касторки, но она все равно это сказала. Было утро воскресенья, бабушка Роза отправила ее развешивать постельное белье на террасе, где Патриция поливала цветы. Сестра покраснела, и у нее затряслись руки.

– Я не хочу слышать имя этого бездельника. Как мне сказать, чтобы ты это поняла, по-турецки?

Лавиния ответила Пеппино, что у Патриции все в порядке, но она слишком занята учебой, чтобы встретиться с ним. Иногда она думала, что сестра – идиотка, раз дуется на человека, который так ее любит, и что Патриция умеет только отпугивать от себя людей, как насекомых, которые сидели на ее любимых растениях. Иногда же смотрела чуть глубже и приходила к выводу, что единственная идиотка здесь – она сама, ведь никто лучше нее не знал, что Патриция не станет делиться, она сжирает целиком, разбивает или зарывает в землю все, что берет. Лавиния не желала Пеппино Инкаммизе ничего подобного: ей нравилось, когда он был рядом, или, по крайней мере, нравилось представлять его рядом, как в ее мечтах о киноактерах.

Порой, конечно, ее воображение слишком уж разыгрывалось, и ей приходилось прилагать вдвое больше усилий, чтобы отогнать грязные, приторные мысли, которые, словно мухи, попавшие в горшок с медом, вились вокруг, стоило ей оказаться рядом с Пеппино. Однажды днем разразилась гроза, дождь лил как из ведра, грохотал гром, сверкали молнии; Пеппино попал под ливень, когда добирался до церкви Святого Антонина, и промок до нитки. В кабинете он снял пиджак и рубашку, чтобы немного обсохнуть; когда Лавиния принесла кофе, на нем была только майка, и девушка, бросив взгляд в его сторону, покраснела до корней волос. Пеппино заметил это, а может, и нет, но предпочел отшутиться:

– В чем дело, Лави, чего стесняешься? Думала, у меня рубашка к телу пришита? Подойди ближе, я тебя не укушу, честное слово.

Но она смутилась и поспешно ушла, и ее не видели в оратории целых два дня. Лавиния всегда говорила себе, как ей повезло жить в одной комнате с мамушкой Розой: если бы в те грозовые ночи она спала одна, кто знает, насколько грязными стали бы ее мысли. Вместо этого Лавиния молилась Деве Марии, чтобы бабушка и дальше спала крепко – и чтобы во сне к Лавинии снова пришел Ален Делон и поцеловал ее у бассейна во Франции, а не Пеппино Инкаммиза в ризнице Святого Антонина.

Однажды Лавиния застала Пеппино в кабинете вместе с дядей Донато – они изучали какие-то цифры в гроссбухе. Дядя Донато был счастлив, что все приходские счета наконец-то были в порядке и что доходы значительно превышали расходы, в том числе благодаря пожертвованиям верующих, которым нравилась его торопливая, но искренняя манера читать проповеди. Однако все это значило, что работа Пеппино здесь закончена. Лавиния, которая теперь не спала ночами и была очень рассеянна днем, даже отчасти обрадовалась скорому избавлению от мук.

– Значит, мы больше не увидимся, – сказала она ему.

Пеппино заговорщицки подмигнул дяде Донато:

– Вообще-то через десять дней ты снова увидишь меня у Святого Антонина. На этот раз в церкви.

Смех дяди Донато напоминал звук клавиш на калькуляторе.

– Подумать только, когда-то ты был коммунистом.

Пеппино Инкаммиза – так было написано на листовках, расклеенных с утра у церкви, – собирался жениться на Лючетте Сангрегорио в субботу, 12 июля 1969 года. Жених с невестой и их семьи возвещали эту радостную новость всем. На самом деле семья имелась только у Лючетты, дочери главы инспекции безопасности дорожного движения. У нее было десять братьев, шестеро старше ее. Одни только ее родственники займут половину скамеек в церкви.

Лавиния при этом известии помертвела лицом. Дядя Донато обвил рукой ее плечи – как будто змея приготовилась обездвижить добычу. А Пеппино приблизился, словно собираясь нанести ядовитый укус.

– Лави, не хочешь прийти ко мне на свадьбу? У меня нет никого из родни, кроме твоего дяди. И пожалуйста, пригласи Патрицию.

– Сестра к тебе прислушивается, – добавил дядя Донато. – Сделай это для Пеппино, вы же подружились?

Лавиния почувствовала, как ее сердце сморщилось, будто вяленый помидор, и направилась к Патриции, чтобы передать приглашение, но ответ был именно таким, какого она ждала.

– Да пусть их разорвет, Пеппино Инкаммизу и эту его Лючетту.

– Патриция нездорова и не сможет прийти, – сообщила Лавиния несколько дней спустя в ризнице. – Но я с радостью приду.

В тот злополучный день, когда Пеппино женился – и не на ней, – Лавиния вошла в церковь Святого Антонина с гордо поднятым подбородком, высоко задрав нос. Она надела васильковое платье и туфли с открытым носом, на каблуках, которые прибавляли ей десять сантиметров роста. На деревянных скамьях со стороны жениха сидела горстка молодых друзей Пеппино, и Лавиния всю церемонию старалась не шевелиться, потому что они то и дело выворачивали шеи, глазея на нее.

Все время, даже когда дядя Донато объявлял Пеппино и Лючетту мужем и женой, Лавиния думала о том, как прекрасен Пеппино в своем костюме жемчужного цвета. Лючетта же даже в свадебном наряде, с макияжем и прической была похожа на мышь; если у них родятся дети, похожие на грызунов, это будет ее вина.

После угощения, когда жениху и невесте пришла пора отправляться домой, Пеппино захотел обнять Лавинию.

– Знаю, ты очень старалась убедить Патрицию, но я и не ждал, что она придет. Однако я рад, что пришла ты: мы одна семья.

Это «мы» согрело Лавинию лучше, чем июльское солнце и игристое вино, которое дядя Донато разрешил ей попробовать; в эту ночь ей снились свадьбы, банкеты, тосты, ну и все то, что бывает после. Не то чтобы Лавиния много знала об этих вещах; по большей части она воображала.

Повезло, что мамушка спала крепко.

15

Возвращение с Луны

Все мужчины прилипли к экранам телевизоров, как будто это благодаря им американские астронавты отправились на Луну.

На улице Феличе Бизаццы почти ни у кого дома не было телевидения, но в баре на перекрестке улиц Серрадифалько и Аверсы имелся большой телевизор. Включать его не разрешалось никому, кроме Козимо Пассалаквы, который унаследовал бар от отца. Козимо был вежлив, ко всем относился учтиво, но горе тому, кто прикасался к его телевизору. Он включал его, как только начинались передачи, а когда все программы заканчивались и посетителям пора было уходить, Козимо поворачивал ручку, и изображение сжималось в белую точку по центру экрана. В тот вечер Санти Маравилья был охвачен трепетом. Он во что бы то ни стало хотел, чтобы Патриция сопровождала