Бесконечное землетрясение - Эван Дара

Он потрясен, но почти ничего не чувствует. Страх, непонимание препятствуют боли. К счастью, рука закрыта щитком. Тот оказался плотнее, чем он думал.

Потом мальчик перестает мотать головой. Вынимает руку изо рта, затем опускает свои руки. Мальчик делает шаг назад, смотрит на него. Взгляды их впервые сцепились. Выражение лица у мальчика как у лани, но печальное. Мальчик открывает рот. Зубов почти нет. Спереди ни одного. Лишь блестящие красные десны.

— Одно падение, — говорит парень. — Одно неудачное падение.

Мальчик поднимает руки, закрывает нижнюю половину лица. Идет к дереву, садится. Снова прижимает к груди колени, укладывает на них руки по очереди. Кладет лоб на руки.

Он смотрит на мальчика, на его макушку, скукожившееся тело. Чувствует горячее желание броситься к нему, обнять. Взять его за плечи, даже если мальчик отвернет лицо.

Он решает не делать этого. Вдруг мальчик подумает, что это ответное нападение. Может, так оно и будет.

Хотя они работали вместе несколько месяцев, он так и не узнал имени мальчика. Он стеснялся спросить об этом. Не будет спрашивать и сейчас.

ЧТО. СДЕЛАТЬ.

— Стой здесь и смотри, как мое тело гниет. Потом умирает.

НЕ НАДО.

— Раньше я был большим мускулистым парнем. Запросто поднимал сундук с посудой. Мне даже не приходилось качаться.

ПОМНЮ. СМОЖЕШЬ. СНОВА.

— Зубных врачей нет. А если и есть, они не могут использовать свое оборудование. Что означает, что зубных врачей нет.

ЛЮДИ ПОНИМАЮТ.

— Ну да. Потому-то, когда я не вижу, они трогают пальцами свои зубы. Хотят убедиться, что те еще на месте. Потом улыбаются сами себе своей зубастой улыбкой.

НЕ ВСЕ.

— Жалость лучше?

Он удерживает равновесие, силится устоять на ногах.

ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, МОЖНО ГОВОРИТЬ.

— Да. Но послушай, что я говорю.

Он шаркает ногами по земле, чтобы посмотреть, поднимет ли мальчик голову, когда он соберется уходить. Мальчик не поднял.

Время от времени в марине он получал чаевые. Пять флоринов. Десять. Хорошие чаевые. Только за то, что подал сумку. Перенес канделябр в ждущий автомобиль. Это случалось нечасто, может, дважды за три недели. Он не говорил матери или отцу. Презренный металл.

Солнце, медленно садясь, указывает путь в соответствии с его лучшими расчетами. Он влечется мимо небольшого утеса, мимо оставленной гнить поленницы. Сброшенный на землю металлический знак предупреждает, что мощеная тропа, теперь заросшая как будто медленно кипящей травой, ведет к Карьерам, которые должны быть в нескольких милях отсюда. Нечто похожее на ночлежку для бродяг оказывается становищем большой семьи, копошащейся среди разбросанных предметов домашнего хозяйства — сиденье от дивана, чайник, большие ножницы, монтировка. Все это, люди, вещи, покрыто слоями грязи, истрепано временем.

Через час и сорок минут он выползает к месту, откуда открывается вид на развалины, которые, если он что-нибудь понимает, должны быть Тисиной. Но могут быть чем угодно. Город превратился в свалку. Он видит груды раздробленных на части предметов, которые невозможно опознать. Здания, силуэтами напоминающие устремившихся к финишу бегунов. Призраки улиц, по которым походкой только начинающего ходить ребенка ковыляют люди в рванье и защитном снаряжении. Потом останавливаются, шатаются, делают попытки переставить ноги, дрожащие, как усики насекомых. Бывшая главная площадь со знаком «Как правильно падать», высоко вознесшимся над серой чашей бывшего фонтана. Правительственные палатки, прикрепленные к земле кольями, но идущие рябью. И снова никаких жандармов в поле зрения. Вероятно, они сосредоточили свои усилия в больших городах.

Он осматривает унылый пейзаж в поисках тел, движущихся в одном направлении. Видит два тщедушных создания, теряющихся на тропе, устланной коричневыми стеблями. Направляется в ту сторону. Шагает быстро, хотя приходится искусно лавировать.

Интуиция, вероятно, его не обманывает. Все глубже в город уходит он, оказывается, видимо, в бывшем парке. Что еще это может быть? Несколько акров угрюмой земли, правительственный фонтан, огрызок скамейки, одинокий антуриум с двумя пурпурно-красны ми соцветиями. Клочки морковной ботвы, ореховая скорлупа, капустные розетки. Разбросанные обрывки одежды с лохматыми краями. Это может быть нужное ему место.

Несколько человек, облеченные в основном в пыль, ходят вокруг. Один останавливается наполнить водоконус. Он наконец тоже наполнит свой, и попьет прохладной влаги, и будет ждать.

Интуиция его не обманула. Он боялся, что солнце начнет садиться, но сорок минут спустя — он проверил свои часы три, четыре, пять раз — молодой человек выходит на площадь, таща свое имущество в высоком бирюзовом рюкзаке. Он улыбается при его появлении. Окружающее больше не кажется ему угрюмым. Молодой человек одет в свой обычный наряд, оранжево-бежевый комбинезон, шляпу с пером, блестящие синие кроссовки на толстой платформе. Все чистое. И сейчас на талии у него ярко-красный кушак, завязанный с одной стороны и спускающийся по диагонали к другой, почти как у исполнительницы танца живота. Однако это сбивает с толку. Даже когда молодой человек не дает представление, он не сотрясается.

К счастью, жонглер не заметил его. Он прячется за грудой брошенной строительной древесины. Выглядывает из-за нее, наблюдает, как молодой человек снимает рюкзак с плеч, ставит его на землю. Откидывает клапан, начинает вынимать реквизит. Сначала появляются кегли для боулинга с полосками на горлышках. Молодой человек раскладывает их звездой на земле. Затем возникают белые диски, потом маленький стеклянный шар. Потом к нему пришла мысль: жонглер увидел его. Наверняка. Такой бдительный молодой человек, как он мог его проглядеть? Но молодой человек избавил его от этой грустной неловкости, он притворяется, будто не замечает его. Из вежливости. Вообще-то более вероятно, что парень просто целиком погружен в свою работу. Намного более вероятно.

Он убеждается, что это так и есть. Во время приготовлений молодой человек представляет собой воплощенное намерение. Внутренняя дисциплина озаряет все вокруг него, заряжает целеустремленностью. Энергичностью, самообладанием. Харизмой. Одно очевидно: молодой человек выделяется среди других, потому что он не трясется. Свет не отражается от него, не рассеивается вокруг него — прилипает к нему. Как следствие, малейшее движение молодого человека — когда тот убирает рюкзак с места представления, завязывает шнурки на кроссовках — отличается блеском, весом, значимостью. И небезосновательно. Конечно, молодой человек не замечает его.

И вот это начинается. Молодой человек один раз встряхивает ногами, чтобы брюки комбинезона нигде не тянули, потом берет три кольца, подбрасывает их в небо, посылает крутиться в воздухе, как диск старого телефона. Молодой человек ничего не говорит, ни на кого не смотрит, обходится без предисловий. Его не заботит, что никто не