Встретимся в музее - Энн Янгсон
Спасибо за медвежонка. Забыл поблагодарить Вас в самом начале письма.
С любовью,
Андерс
Силькеборг
6 февраля
Дорогая Тина,
Вы должны простить меня за то, что я пишу еще одно письмо, не дождавшись ответа на предыдущее, но я начал испытывать нетерпение. Не слишком ли это топорное слово? Я имею в виду, что с нетерпением жду Вашего ответа, но он так и не пришел, и я беспокоюсь, что как-то расстроил Вас или что произошло нечто такое, что не позволяет Вам дальше писать мне, и тогда я, разумеется, начинаю придумывать бог весть что. Я не считаю себя человеком с богатым воображением, но если дело касается катастроф, которые грозят всему живому, мое воображение включается на полную мощность. Прошлой ночью я не мог заснуть. Я спустился на первый этаж, сел за письменный стол и стал вглядываться в темноту. Лунный свет едва выхватывал очертания немногочисленных предметов моего интерьера и освещал окружающий мир ровно настолько, чтобы я мог удостовериться: как бы грустно мне ни было, медвежонок Питер все еще улыбается. Это вселило в меня надежду, что Вы тоже все еще улыбаетесь, что у Вас есть причины не отвечать мне, и это исключительно радостные причины, о которых Вы непременно расскажете в следующем письме, когда у Вас появится свободное время. Я решил, что снова напишу Вам, даже не дождавшись ответа, просто чтобы сообщить, что скучаю по весточкам от Вас. Вы открыли передо мной возможность разговаривать о вещах, о которых я никогда раньше не говорил, и понимать то, что доселе было скрыто внутри. Теперь на душе у меня мир и покой, какого не было прежде. Я стал счастливее. Хотел бы, чтобы Вы об этом знали.
С любовью,
Андерс
Бери-Сент-Эдмундс
8 февраля
Дорогой Андерс,
мне бы так хотелось пришить себе улыбку, как у медвежонка, но я не могу. Все изменилось. Нет. Ничего не изменилось. Просто я в один момент обнаружила, что имела ошибочные представления обо всем в своей жизни. У меня Ваши письма о Карин и о медвежонке. Думаю, на этом нам стоит закончить. Вы остаетесь счастливым. Я остаюсь человеком, который разделил с Вами Ваше счастье. Не хочу обременять Вас своим несчастьем.
Тина
Силькеборг
9 февраля
Дорогая Тина,
я не понимаю. Как это «закончить»? Вы же понимаете, как важно мне стало разговаривать с Вами. Вы стали моим проводником на пути от печали к радости. Притом что я никогда не видел Вашего лица, не дотрагивался до руки, не разделил с Вами ни одного ужина. Я не могу поверить, что Вы не дадите мне шанса сделать то же самое для Вас. Вы должны рассказать мне, что произошло. Прошу Вас.
Я не перестану о Вас думать и гадать, что же случилось, пока Вы не напишете. Я не перестану Вам писать, пока Вы не ответите.
С любовью,
Андерс
Бери-Сент-Эдмундс
16 февраля
Дорогой Андерс,
простите меня. Вы правы. Я обязана объясниться. Думала, не смогу об этом написать, но потом вспомнила, что все это время мне очень помогало записывать свои мысли и отправлять Вам. Возможно, рассказав эту историю Вам, я снова смогу себе помочь.
Из Инвернесса я вернулась на день раньше, чем планировала. Поняла, что мы с Мэри и Василием провели друг с другом достаточно времени, если учитывать все обстоятельства. Поэтому я села в поезд и написала Эндрю сообщение с просьбой встретить меня вечером на вокзале. На этот раз я сделала пересадку в Эдинбурге, Йорке и Питерсборо. Днем было серо и туманно, вечерний мрак показался слишком густым и мутным, свет фонарей, попадавшихся нам по пути, расплывался в тумане блеклыми пятнами. Когда я наконец добралась до Бери-Сент-Эдмундса, то чувствовала себя нечеловечески усталой. Эндрю ждал меня сразу за турникетом, и я испытала облегчение, заметив его готовность взять у меня чемодан, заключить меня в объятия. Я думала, что буду рада оказаться дома, но когда мы въехали во двор, не испытала ни малейшей радости. Только вялое облегчение от того, что долгое и утомительное путешествие подошло к концу. Я вошла в дом из туманной темноты и увидела Эдварда, который сидел за столом в рубашке. Воротник и волосы торчали дыбом из-за того, что он недавно стянул через голову рабочую спецовку. Перед ним стоял чайник с только что заваренным чаем, а на чайнике покоился теплый чехольчик, который я связала много лет назад. Вязкой ромбиком. Я тогда ужасно гордилась собой, что смогла связать такую сложную вещь, и с тех пор стоит мне обратить на нее внимание (мы, разумеется, пользуемся ей каждый день, но Вы же знаете, как это бывает с вещами, которые видишь каждый день: внимание на них обращаешь разве что изредка), как меня тут же наполняет радость, что этот чехол я сделала своими руками, что он очень красиво и качественно связан.
На мгновение мне стало тепло и приятно, когда я заметила чехольчик на чайнике, Эдварда, который снял спецовку и приготовил чай, зная, как я буду рада выпить чашечку после долгой дороги. Чай он заваривал слишком крепко, а спецовка наверняка лежала на полу в прачечной в ожидании, что я приду и положу ее в стиральную машину, но все же. Он старался. Я пила чай, а Эдвард рассказывал мне все, что произошло с тех пор, как я уехала (все, да не все, но к этому я скоро перейду). То, что он рассказывал, было мне знакомо. Он говорил в своей привычной манере, но теперь я слышала его речь более ясно, потому что пропускала ее через фильтр воспоминаний о том, как еще совсем недавно разговаривали друг с другом и со мной Мэри и Василий. Эдвард перечислил мне все, что вывело его из себя. Как женщина, которая выгуливала собаку, не могла ее как следует контролировать; как он запланировал установку солнечной фермы, и это означало постоянное движение спецтехники по нашей территории; как поставщик сельскохозяйственного оборудования не смог доставить какую-то запчасть за обещанные двадцать четыре часа; как в холодильнике не оказалось топленого сала, когда ему захотелось сделать гренки; как он не смог найти пару своих любимых носков, хотя обыскал буквально весь дом. Если за то время, пока я отсутствовала, и случилось что-то хорошее, Эдвард даже не подумал об этом упомянуть.
Если бы я не была такой уставшей, я бы сразу нашла ему топленое сало и любимые носки. Я с высокой точностью могла сказать,
