Поплавок из осокоря - Иван Владимирович Пырков
Папа с Благовым молчат, молчат и вдруг начинают хохотать, и отец самую добрую рыбину перекладывает из садка в генеральский, теперь уже не пустующий, сидор.
…Признаться, все чаще и чаще вспоминаю в последнее время Генерала. Вспоминаю его смех, его нелепые байки, его добрые глаза. Если честно, я до сих пор, видя хорошо знакомого человека, могу инстинктивно поднять ладонь и помахать с непроницаемым выражением лица. Да только вот никто и никогда уже не воскликнет радостно: «Точно как Генеральный секретарь – космонавтов!»
Где теперь наш синий газик, пахнувший бензином и проселочной колеей, иногда недовольно чихающий мотором, но чаще бодрый, и поджарый, и готовый к новым поворотам? Ах, Генерал, Генерал, многое бы отдал я теперь, чтобы просто тебя увидеть и броситься тебе на шею с радостным криком!..
…Генеральский рассказ о предстоящей ухе продолжается всю обратную дорогу:
– Стало быть, сначала положу в кастрюлю белый корень, соль и луковицу, да покрупнее и побелее, чтоб не разварилась, Генерал любит, когда вареный лук на зубах весело похрустывает, чуть позже пойдет картошечка, а когда замохрится она в кипяточке – и рыбы черед настанет.
И Генерал еще добавляет для пущей значимости:
– Спасибо Профессору!
Пюпитр
– Только без пюпитра, Володя, только без пюпитра, – просила мама, иронично именуя так громоздкую треногу, которую отец частенько захватывал с собой на рыбалку, чтобы делать наброски с натуры, – мы же его не дотащим, нам же ехать и ехать…
– Вы не дотащите, – бодро отвечал отец, – а я дотащу! Все дотащу! – И взваливал на плечи, поверх вещмешка, действительно тяжелый пюпитр.
Так мы собирались в очередной летний рыбацкий поход, когда жили уже далеко-далеко от родного города и Генерала, и мне казалось, что я повзрослел и научился читать, и мы называли меж собой отца Батькой. Впрочем, улицы нового нашего города тоже бежали к Волге, и по весне мы все так же бредили пойменными озерами. Но сейчас была не весна, сейчас царствовало лето – жаркое, душное…
– Без пюпитра я никуда не поеду, – объяснялся с мамой отец. – Мне хочется застать закат, схватить тени…
– А разве нельзя просто свернуть несколько листов бумаги, положить их в карман рюкзака и хватать тени… малой кровью? – простодушно вопрошала мама.
– Да он же о трех ножках, там же специальная подставка, без нее все перекосится, уйдет перспектива…
– Мам, перспектива – это важно, – поддакивал я отцу.
– Ну ладно, – как всегда, соглашалась мама. – Раз я еще от вас не ушла, то и перспектива пусть останется.
Надо ли говорить, что в переполненном раскаленном автобусе громоздкий и угловатый Батькин пюпитр, обидно царапающий всех подряд за ноги и другие части тела, не вызывает особого восторга у пассажиров, и маме, который уже раз, приходится за Батьку, взмокшего от тяжелой поклажи, вступаться: «Не видите, художник и писатель едет, на пейзажи, это же для искусства». А сама смотрит на Батьку так, что тому хоть из автобуса беги. Но скольких же маминых восхищений заслужит первая же Батькина акварель в тот летний погожий вечер. И облака, и речка, и огонь иван-чая – все живое, узнаваемое, но не как на фотографии, а как в воспоминании. Или как во сне…
Я уж и удочки собрал, и колышки примостил, и окунька вытащил.
– Пап, – кричу, – окуня взял!
– Молодец, – отзывается Батька откуда-то из-за возвышающегося на треноге мольберта. – Нам как раз для ухи окуни пригодятся. Я сейчас, сейчас подойду, только несколько набросков сделаю, а то свет уходит…
Отцовские акварели, его густая гуашь, его солнечные мелки и мгновенные карандашные зарисовки сопровождали меня всегда, они и сейчас со мной. Я и сейчас смотрю на простенький, кажется, набросок: большое ветвистое дерево, скорее всего осокорь, склонившееся немного над водой, по воде видно, что она предвечерняя, стихающая, хранящая в себе тайну. А уж не в тот ли это наш летний выезд с пюпитром успел папа «схватить тени» и «поймать перспективу»?
На стенах у нас всегда были развешаны отцовские картины, чаще всего акварели, и почти на каждой жила вода – абсолютно разная. Тревожная, умиротворенная, тихая, задумчивая, влюбленная, такая близкая и узнаваемая, что только руку протяни – и достанешь. А порой недостижимо-далекая…
Да, и вот еще что. У нас дома две или три двери были застеклены. И отец покрыл стекла каким-то особым грунтом и нарисовал пейзажи. Папа никогда не говорил о себе – «писать картину» или что-то подобное. Говорил только: «Рисовать, делать наброски…» Папа украсил дверные стекла луговыми цветами, лодками-березками на приколе, деревьями.
А на двери, ведущей в мою комнатку, появилось синее-синее озеро с открытыми песчаными берегами и высокой радугой. Светло становилось на душе от этой картины.
– Володя, все уложили? – спрашивает мама, собирая нас в обратную дорогу, домой.
– Все, – бодро отвечает отец, выуживая очередную плотвицу. – Конечно, все!
– Ну тогда сматывайте удочки поскорее, на автобус опоздаем.
– Сейчас. Последний заброс, Нэль, – говорит отец. И перебрасывает удочку подальше, к кувшинковому листу.
– Последний заброс, мам, – вторю я папе.
– А это? – кричит мама чуть ли не со слезами в голосе. – Это кто будет собирать? И главное – когда?
Мы с отцом одновременно оборачиваемся, отрывая взгляды от поплавков, и видим его, коварно притаившегося за кустом, разложенного во всей красе, с карандашами и кисточками по бокам. О трех ножках.
Его, пюпитр.
Становится ясно: придется провести на берегу еще одну ночь.
Или ловить попутку.
Ушиная картошка
Но почему же все-таки Батька?
Даже не знаю. Просто мы в семье с некоторых пор стали именно так называть отца. Не за глаза – тут скрывать-то нечего, таиться ни к чему, – а меж собой. И отец, думаю, внутренне гордился этим своим прозванием не меньше, чем гордым прозвищем Профессор. Батька – это значит глава семьи, ее хранитель, ее заступник.
– Батька с работы пришел…
– Батькину акварель куда повесим?
– Книга у Батьки в комнате.
– Завтра с Батькой на рыбалку-то собираетесь?
– Пойдем вместе с Батькой на рынок, – говорит мне жена, милая моя Таточка, – поможем поднести пару сеточек.
Да, меткое, цепкое прозвание совпадало с его образом удивительно.
Но разве передашь его образ, разве поспеешь за ним?
Однажды Батька выступал со стихами где-то в сельском клубе, в далекой деревне. И его выступление записали на
