Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич
– A есть у вас еще те капельки, которые я ему намедни прописал? – спросил Фирсов, оборачиваясь на девушку.
– Есть.
– Дайте ему!.. Ему раздражаться вредно, – примолвил он, заметно напирая на последние слова.
Губы и брови ее сжались. Она молча направилась за перегородку.
– Вот моя жизнь, доктор! – тотчас же начал опять больной.
Он приподнял голову, глаза его заискрились болезненным блеском.
– «Таков ли был я расцветая?» comme a dit15 Пушкин.
– Ну, что уже об этом, Дмитрий Сергеевич! Не вернешь! – молвил Фирсов убаюкивающим голосом старой няни: «Ничего, мол, светик мой, зашибся – пройдет»…
Но тот продолжал возбужденным и обрывавшимся в бессилии своем языком:
– Нет, вы не знаете, вы поймите только! 16-J’ai reçu une éducation de prince, я говорю на пяти языках… я был самым блестящим кавалером моего времени. В двадцать лет maître de ma fortune… И какая фортуна! пять тысяч душ, не заложенных, в лучших губерниях… Il ne m’en reste plus rien que ce trou, эта аракчеевская казарма, от одного вида которой у меня под ложечкой болит… Выстроил ее при отце моем un triple coquin d’intendant-16, который тут был, Фамагантов…
Он засмеялся вдруг почти весело:
– 17-Quel nom, ah? Фа-ма-гантов… C’était si comique, что я пятнадцать лет продержал его здесь из-за этого… из-за смеха, который доставляла мне каждый раз эта подпись: «майор Фамагантов» – под его рапортами… Он мне рапорты писал, по-военному… C’était un майор в отставке. Et voleur avec cela!.. Я сюда прежде никогда не ездил: вид этого дома me soulevait le cœur. Когда мне случалось приезжать летом в Россию, я бывал в моем тамбовском имении, Заречьи, qui me venait de ma mère, – она рожденная княжна Пужбольская была… Там дом – дворец, строенный по планам Растрелли… On me volait de tous les côtés, я знал, mais qu’y pouvais-je faire? Я служил за границей, при посольствах… le meilleur de mon existence y’ a passé… Я самим покойным Государем был назначен почетным кавалером, chevalier d’honneur, при коронации de la reine Victoria… Первый секретарь в Париже, потом советник в Вене aux plus beaux jours de l’aristocratie autrichienne… Des succès de femme en veux-tu-en voilà, et partout… Я с именем моим и состоянием мог жениться на знатнейшей невесте в Европе et arriver à tout-17…
Доктор счел нужным вздохнуть и развести руками в знак участия в этой исповеди.
– 18-J’ai agi en gentilhomme… Я дал имя мое бедной дворянке – они мне соседи были по Заречью, – que j’avais eu la maladresse de séduire, – проговорил он шепотом, – я женился на ней… On m’a toujours reproché cette bêtise… С такою женой, действительно, – elle ne savait même pas le français, – я не мог уже более думать о дипломатической карьере… даже в Петербурге не мог жить… Но я всегда был un honnête homme: я, как совесть мне говорила, так и сделал… Et puis c’était une si excellente et douce créature, – знаете, как по-русски говорится, безответная такая, m’adorant de toute son âme-18…
Он тихо заплакал и стал искать кругом выпавший у него из рук платок – утереть глаза.
Фирсов поднял его с полу и подал ему. Он продолжал, всхлипывая и разводя платком по лицу дрожавшими пальцами:
– Она мне говорила, умирая: «Без меня у тебя все прахом пойдет; ты слишком барин большой, слишком доверчив и прост…» Прост, – 19-elle me l’a dit en toutes lettres, конечно не в обиду мне, pauvre femme… И она была права: после ее смерти началась для меня la grande dégringolade-19… Я тогда жил в отставке, в Москве…
– A там двухаршинные стерляди, инфернальная Английского клуба, цыгане и прочая, – усмехнулся и подмигнул отставной жуир-доктор.
– A эманципацию вы забыли? – вскликнул Дмитрий Сергеевич. – L’émancipation qui m’a achevé20?
– Hy да, конечно, – согласился тот, – так ведь с этим ничего не поделаешь, ваше превосходительство, помириться надо… И слабость осилить постараться, – добавил он вполголоса.
Старик заметался опять в своем кресле, отворачиваясь от него:
– 21-Oh, mon Dieu Seigneur, они здесь pour un petit verre de plus готовы съесть меня-21!
– Вы вот из-за этих птивер без ног сидите, a будете продолжать – и того хуже будет, предваряю вас серьезно.
Глаза сверкнули, и туловище недужного быстро перевалило в сторону говорившего:
– Что хуже, что еще может быть хуже? – залепетал он трепетным шепотом. – 22-La mort?.. Я зову ее, как избавительницу. Я сам… я сам… (Он оборвал на полуфразе, испуганно оглядываясь кругом)… Чем скорее, тем лучше!.. Все прошлое, все мое сокрушено и попрано… Я родился барином, таким и умру dans ma misère, – a они, ma descendance, вы слышали, они плюют… ils crachent avec délices на все, что было свято для меня и для отцов моих… Сын был – и нет его… Он ушел «народу служить»… учит мужиков господам горло резать… Это мой сын… первенец мой, comme on dit!.. Ha что же жить еще, для кого? Нищ, стар, бессилен, un fardeau et une honte pour tout ce qui m’entoure-22…
Он засмеялся нежданно опять, как бы про себя, едким, надрывающим смехом:
– Avoir passé la moitié de sa vie à danser des cotillons avec des princesses du sang23 – и дойти до того, что какой-нибудь кабатчик…
– Да какой кабатчик? Что это он вам дался, Дмитрий Сергеевич! – перебил его Фирсов с изумлением.
– Я вам это скажу, – ответила вместо него дочь, выходя из-за перегородки и протягивая доктору пузырек с лекарственными каплями, – он (она кивнула на отца) вчера, не довольствуясь тою порцией (она как бы не решалась прибавить, чего), которую вы дозволили ему давать, стал требовать от меня еще. У меня оставалось в бутылке на небольшую рюмку. Я налила ему. Ему показалось мало. Начались крики, слезы, отчаяние… Я ему говорю: «вам это вредно, запрещено, да и нет больше, все: в целом доме ни капли более не найдешь». Он и слушать не хочет: «посылай на село, к Макару!..» A с чем послать? Мы забрали у Макара на двадцать рублей с лишком в долг, и он, отпуская последний штоф, объявил решительно Мавре, что не станет больше в кредит давать… A у меня ни гроша не было – я так и говорю ему,
