Бесконечное землетрясение - Эван Дара
Я подаюсь вперед на несколько шагов и слышу, потом чувствую, как ноги мужчины волочатся по земле. Дополнительное сопротивление ослабляет мое присутствие духа, но у меня все же достаточно энергии, и вдруг скользкий угорь в правой лодыжке оживает. Я снова ступаю колченого, и травма от прежней запинки отзывается жгучей болью. Мне придется считаться с ней, избегать ее, переносить свой, наш, вес на левую ногу, как вдруг я вижу руку, ползающую у меня по груди. Узловатые согнутые пальцы, словно ленивый паук, пробираются к солнечному сплетению. Я взвизгиваю, но рука продолжает двигаться и дотягивается до среднего кармана моей нагрудной сумки, затем щиплет большим и указательным пальцем язычок застежки-молнии. Я подпрыгиваю и передергиваю плечами, чтобы остановить его, но рука начинает открывать молнию, тянет ее вниз, вниз.
НЕТ, — говорю я, стуча каппой. — ЕДА В РАСПРЕДЕЛИТЕЛЕ. ТАМ МОЖНО.
Порыв дыхания брызжет по моей щеке, и мужчина продолжает открывать молнию. Я дергаюсь в сторону, чтобы сбросить его руку, но он уже просунул указательный палец в карман и впопыхах режет кожу о зазубренный край застежки. Пятнышко кровавого цвета мелькает мимо моего лица, тогда как мужчина скулит, подтявкивает, потом брыкается, крепко хватается за меня, пытается снова забраться мне на плечи, сползает с меня, как жидкий цемент.
Он приземляется на бок, и пыхтит, и валится без сил, колотя по земле краем рваного башмака и тыкая рваный палец в рот. Я пячусь и смотрю на это вытянутое месиво лохмотьев, дергающееся, словно нога умирающей собаки. Зрелище болезненное, печальное и душераздирающее — даже хуже: этот индивид не подлежит ремонту. Но я больше ничего не могу сделать, разворачиваюсь и удаляюсь. Втайне очень довольный, что избавился от ноши, от всего. Но потом я оглядываюсь и возвращаюсь, потом я стою над человеком, потом опускаюсь на колени и смотрю, как он шумно дышит. И вскоре я шарю руками и ловлю его запястья, потом крепко хватаю их. Я силюсь одним рывком поднять этого раздавленного жизнью человека, ставлю его худо-бедно в вертикальное положение и поворачиваюсь к нему спиной, и кладу его тонкие податливые руки себе на плечи.
Когда старик завязывается вокруг меня, я упираю ноги в землю и подпрыгиваю. Приземляюсь жестко, мужчина соскальзывает ниже, и его вес падает на мои плечи тяжелее, чем раньше, но более устойчиво. Он начинает пинать мои икры, понятия не имею почему. Но затем постепенно его жалобы и возня стихают, руки расслабляются, и он стискивает их у меня на груди почти в объятии. Я тоже становлюсь более уравновешенным. Дышится легче. Я жду несколько секунд, чтобы укрепить это новое спокойствие. Затем устремляюсь вперед.
Двигаюсь по вибрирующей земле, медленно переставляя ноги: оторвал — поставил, оторвал — поставил. Вокруг нас ничего не изменилось. Хаос, поверженные люди, растения, бичующие пустой воздух. Я вижу, как кровь из порезанного пальца мужчины капает на мою нагрудную сумку. Потом уже больше не вижу. Взгляд затмевает вода, хлынувшая из моих глаз и текущая по лицу.
Мужчина кашляет, отхаркивается и плюется, теплая влага брызжет мне на левое ухо, земля вздыбливается вокруг, и я делаю два волочащихся полушага и грохаюсь на усыпанную камнями траву. На все это не уходит и секунды, и мой ездок оказывается в аккурат поверх меня. Мои налокотники достаточно прочные, чтобы смягчить удар от падения двух тел, но он вышибает воздух у меня из живота, и мне не удается ослабить встряску. Подбородок бьется о землю, и весь череп бренчит, как будто по нему колотят барабанными палочками. Потом, вскорости, упрямая тупая боль. К завтраму определенно будет синяк. Сейчас, может, есть и кровь. Не буду трогать, чтобы посмотреть. Я говорю себе: я должен кому-то это сказать.
ВСТАНЬ, — кряхчу я. — ПОЖАЛУЙСТА. ПОДЪЕМ. МОЖНО СНОВА.
Мужчина корчится, и фыркает, и пихается. Мое правое плечо сплюснуто, ребра прижаты к скачущей земле. Мужчина как будто намеренно давит туда, где я ощущаю его вес тяжелее всего, где он приносит максимальную боль. Я не могу оставить его здесь.
Все еще лежа на животе, я тяну обе руки вверх и вожу ими, пытаясь найти руки мужчины. Но он шевелится хаотично, он прижимает и расплющивает меня без какой бы то ни было систематичности. Я продолжаю нащупывать его, я хватаю воздух. Но потом груз легчает. Давление уменьшается, и я могу поднять плечо. Сиплые стенания старика прекращаются. Моей спины касается холодок, я перекатываюсь на левый бок и вижу, что человек лежит рядом со мной. На животе. Он дышит — бока мерно ходят, травинки у лица сгибаются. Потом внезапно человек поворачивается на бок и резко садится. Опирается на руку, потом вдруг встает на ноги. Шатаясь, он выпрямляется в полный рост. Замирает, смотрит вперед, проводит рукой по волосам, хлопает себя по бедрам. Потом удаляется с решимостью в остановившемся взгляде. Но с опаской, мелкими шагами и спотыкаясь, будто только учится ходить.
Сейчас я уже тоже сижу. Земля грубо толкает меня в зад, и новая рана на подбородке пульсирует в одном ритме с ней. Но не обращать внимания. Шагающий человек Джакометти в тряпье ковыляет через прыгающее поле.
СТОЙТЕ, — кричу я. — СТОЙТЕ.
Человек не оборачивается. Сквозь землерев он не слышит мой невнятный от каппы крик. Я вскакиваю и, беспрестанно шатаясь, прикладываю руки ко рту рупором.
СТОЙТЕ, — кричу я. — МОЖНО.
Но я неустойчив. Я не владею ногодрожью, стоять значит дрожать, и подбородок болит, и когда мимо влечется человек без туники, словно борясь со штормовым ветром, он | он задевает меня и разворачивает, и вот я на земле, я снова на земле. Я падаю жестко, неловко, на верхнюю, незащищенную часть бедра, и адская боль буравит кость. Я быстро сажусь, и смотрю, и вижу, как беловолосый мужчина, которого я тащил, уменьшается вдали, хрупкая хворостинка, обреченная блуждать в неумолимой дали, не слыша моих криков, сливаясь с остальной сварливой протоплазмой, сутуло устремившейся к распределителю. Я остаюсь сидеть и тру бедро, и тру лодыжку, и сдвигаю наколенник туда, где болит больше, и я не потеряю сознание | я не потеряю снова сознание, обещаю себе это. И я пронзительно кричу | я кричу вслед человеку, которого тащил | я кричу и кричу, и никто не замечает, и никто не отвечает, и я обращаюсь к себе, и я говорю себе: я не заплачу снова, — пока по щекам не катятся слезы.
