Рассвет сменяет тьму. Книга первая: Обагренная кровью - Николай Ильинский
— Не дрожите, ребята, не дрожите, — успокаивал их сержант. — Это все с непривычки… Первый бой всегда самый страшный… Обвыкнетесь и перестанете бояться… Помните, что и немец боится и еще больше, чем мы, потому что он без спроса сунул свой свинячий нос в наш огород, сволочь, и знает, что за это его сурово накажут… И наказывать его мы должны, как говорится, без суда и следствия… И накажем!.. А пока помогите мне сделать ступеньки, чтобы можно было быстро выскочить отсюда… Не люблю я этих нор!.. В поле, на просторе и дышать легче…
Двое рядовых походными лопатками стали выкапывать ступеньки наверх.
После короткой, но ожесточенной артподготовки приказали подниматься в атаку. Игнаток первым в отделении выскочил из окопа и закричал голосом, в котором слышалось отчаяние и отрешенность от всего земного:
— Вперед! В атаку!..
Он слышал команду и взводного, и комбата. И когда бойцы его отделения выползли из окопа, тоже крича что-то то ли от страха, то ли от неизбежности идти под пули фашистов, Игнат Лукич, подняв над головой винтовку, словно это было знамя, первым побежал не пригибаясь к кустарникам.
— Ур-р-а-а-а!.. За-а-а-а-а! — кричал он, и в этом продолжительном «за» было все: и рябая Паранька, и далекое Нагорное, и необъятная Родина, и Сталин, которого он никогда не видел, кроме как на портретах (но дома врал, что чуть ли не за руку здоровался с вождем). И это была его святая ложь.
Игнат Лукич преодолел метров двадцать, как вдруг остановился, закачался, роняя винтовку и широко разводя руками, с удивленным выражением на запыленном лице: «Ну почему же?! Так быстро, я же еще не добежал… А как же атака без меня?!» Опрокинутое небо всей своей бескрайностью и бездонностью вдруг навалилось на него, он широко раскрыл рот, как вытащенная из воды рыба, которой не хватало воздуха, и упал… Горячая пуля, выпущенная из клокочущего горла немецкого пулемета, обожгла его сердце, и оно остановилось. Его карие, по-детски обиженные глаза последний раз мельком взглянули вверх на синеву неба, по которому бежали и бежали куда-то облака, совершенно равнодушные ко всему, что творилось на земле бестолковыми людьми. А потом все это поглотила тьма, в конце которой в ореоле вспыхнувшего света мелькали знакомые лица, среди которых Игнат Лукич почему-то не увидел своей Параньки. «Ну, отчего она не пришла? — досадовал он. — Я ведь здесь, а ее нет!» Он упал. Лежал вниз лицом, широко раскинув маленькие руки, словно пытался обнять ими необъятную планету, плотно прижимаясь к жесткой сухой траве маленькой грудью и орошая ее каплями своей горячей крови. Один из бойцов отделения, склонившись над сержантом, повернул его лицом вверх, пощупал пульс.
— Эх, Игнат Лукич!.. Товарищ сержант! Бежал, не пригибался, будто играл в войну. Пульса нет. — Боец закрыл рукой глаза командира. — Мир праху твоему… Что дальше будем делать-то? А? — растерянно спросил он, еще ниже склонившись над командиром.
— Как что! — воскликнул другой боец. — И его и… вон еще двое не дышат… в окопы потащим… Их похоронить надо… Все равно вперед не идти: видать, атака наша опять захлебнулась… Кровью Игната Лукича захлебнулась… Эх, товарищ сержант, хороший человек — и на тебе! — Он обратился к другому бойцу: — Ну, что оцепенел? Видишь, все назад ползут…
— Хороших Бог вперед к себе забирает, — задумчиво ответил первый боец. — А где хоронить-то будем? — не унимался он: такое ему пришлось увидеть впервые.
— Сначала давай в окоп их перетянем… А там, где прикажут, там и похороним… Не здесь же оставлять воронью…
Красноармейцы отделения переправили погибших в окоп.
— Документы возьми…
— А потом куда их?
— Взводному отдадим, а уж он разберется куда…
В этот момент поступил приказ всем оставшимся в живых идти на командный пункт взвода. Боец, который закрыл глаза Игнату Лукичу, задержался, доставая из карманов гимнастерок убитых документы, а из карманов брюк личные вещи. Но еще находясь в траншее, он услышал тревожные голоса:
— Танки, танки!.. Нас окружают!..
И предостережение взводного:
— Воздух!.. Приготовиться к отражению!
В небе загудели самолеты с крестами на крыльях и фюзеляжах. Угрожающе шипя и свистя в воздухе, черными точками стали отрываться из-под крыльев «юнкерсов» и «мессершмиттов» бомбы, которые взрывались совсем рядом, выплескивая огненные языки и окутываясь клубами пыли с сотнями раскаленных рваных осколков. Красноармеец, судорожно опираясь руками на край задней стенки окопа, уже наполовину было выбрался наверх, как в метрах пяти от него тяжело упала и взорвалась очередная бомба. Боец высоко вскинул руки, отшатнулся назад и, окровавленный, упал вниз, все еще не выпуская из крепко сжатого кулака только, что собранные документы погибших товарищей. Сверху на него, на безмолвного сержанта и других бойцов обрушилась большая масса земли, образовав холмик над последним пристанищем павших…
Но они встали, просочились сквозь насыпанный грунт и побежали, стараясь поскорее встать в шеренги отделений, взводов, батальонов, полков и дивизий без вести пропавших. Они шли и шли, молчаливые, с суровыми лицами, все дальше и дальше, все выше и выше, оставив на земле свое имя, свою боль, свои страдания и свою ратную славу.
IV
В Нагорном с нетерпением ждали писем с фронта, но заветные солдатские треугольники, если и были кем написаны, или терялись в пути, или бесконечно блуждали по стране. Ждала весточки от Игната Лукича и Параня, твердо веря, что он жив, что вернется домой: ведь он всегда был такой веселый, жизнерадостный — все это никак не вязалось со смертью. Между строк победных и героических реляций, печатавшихся в газетах, в Нагорном разглядели и ту истину, что фашисты имеют большое превосходство в боевой технике, особенно в танках и самолетах. Появилась даже обидная прибаутка — немцы якобы сбросили листовку, в которой было написано: «Ваши летчики отважные, но самолеты их бумажные».
— Тогда как же на этих бумажных… — Виктор осекся, забыв название типов советских истребителей.
