Идущая навстречу свету - Николай Ильинский
— На заре ты ее не буди… — негромко выводил Званцов знакомую мелодию — не очень удачно, но твердо, настойчиво, — на заре она сладко так спит…
— А не податься ли тебе, Сашка, солистом в оперу или, может, на эстраду? — несколько насмешливо спросил Константин, оторвавшись от бумаг: он побывал в колхозе, привез интересный материал и теперь, как он говорил, «шрайбал» очередную статью в следующий номер «Сельской газеты». — Все поешь и поешь…
— Я тоже так думала, — засмеялась Оксана, которая, найдя свободную минуту, заглянула к Александру в редакцию.
— Разве?! — удивился Званцов, переводя взгляд с Оксаны на Константина. — Разве я пел?… Мне казалось, я просто думал… Ну, размышлял!..
— Интересно! О чем думалось под песню?!
— А так, обо всем…
— Понятно, что так, а не за деньги, — почесав спину о высокую спинку стула, сказал Константин. — Больно уж песня хорошая!..
— Романс, Костя, на слова русского поэта Афанасия Фета, а музыка оперного певца и композитора Петра Петровича Булахова, — сказал Званцов, отвернулся от окна и сделал шаг к Ларцовичу. — Сошлись два таланта и создали шедевр!..
— Вас тоже двое, — усмехнулась Оксана, — создайте свой шедевр…
— Не дал Бог таланта, — в свою очередь засмеялся Ларцович, а потом серьезно сказал: — Я как-то не видел этот романс в строю шедевров. — И он зевнул. — Булахов… Булахов… Это из прошлого века?
— Если я пою его романс в настоящее время, то композитор вполне современный…. Неважно, когда он музыку сочинил, но если она мне нынче нравится, стало быть, она современная… Я-то сам не из прошлого века, а стою рядом с тобой во время «оттепели»…
— Кстати, кто это придумал: оттепель, оттепель? А сосульки с крыши не капают — пекло под тридцать градусов!..
— Не придумал, а написал такую повесть Илья Эренбург…
— О чем она?…
— Стыдно, Костя, не следишь за новинками в литературе…
— За всем, Сашка, не угонишься… Расскажи, может, заинтересуюсь!
— Повесть большая, всю не перескажешь. — Званцов задумался, подтянул к себе стул, уселся напротив Ларцовича. — В повести обычное явление: в клубе одного города идет читательская конференция по роману местного молодого писателя… Участники конференции хвалят дебютанта: трудовые будни отражены точно и ярко. Герои книги — воистину герои нашего времени. Тут и любовь, и разлука, и измена, ну, все, как в нашей бренной жизни. Спорят инженеры завода Дмитрий Коротеев, Григорий Савченко, учительница Елена Журавлева, ее муж, директор завода, который в разгар «дела врачей» вдруг брякнул: «Чересчур доверять им нельзя, это бесспорно», что вызвало гнев у его жены Лены, которая считает его бездушным человеком.
— Она права! — твердо сказал Ларцович. — Муж ее — негодяй!..
— Не буду спорить, — согласно кивнул головой Званцов. — В этом выражена и позиция автора повести… Выбор между правдой и ложью, умение отличить одно от другого — к этому призывает всех без исключения героев повести наше время — время «оттепели». «Оттепель» — не только в общественном климате (возвращается после семнадцати лет заключения отчим Коротеева; открыто обсуждаются отношения с Западом, возможности встреч с иностранцами; на собрании всегда находятся смельчаки, готовые перечить начальству, мнению большинства). Это и «оттепель» всего личного, которое так долго принято было таить от людей, не выпускать за дверь своего дома. От этого, как от печки, жизнь предлагает нам танцевать. …Но у меня на примете и другая печка есть! — прищурился Александр и кивнул Константину.
— Говори, может, я соглашусь с тобой! Да, да, возьму с тебя пример, — засмеялся Ларцович, и Званцов в недоумении пожал плечами. — Знаешь, как редактор газеты хвалил твою статью — закачаешься!..
— Да ничего там такого!.. Просто я вдруг увидел желтое поле, думал, новую сельхозкультуру выращивают… Оказывается, так заросло поле обыкновенным сорняком — сурепкой!.. А я ехал похвалить этого председателя колхоза… И если б не эта сурепка, похвалил бы, нимб славы над его головой зажег бы… Получается, что такой высокой кукурузы нарезали лишь несколько снопов, на том месте, где повозка с навозом поломалась. … Да!.. На этом пятачке кукуруза до неба вымахала, но подсчитали не на пятачке, а на всех ста гектарах… Какой урожай!.. Пора Героя Социалистическою Труда председателю колхоза давать… И дали бы!.. Но я помешал, за это мне и врезали, а редактор перестраховался и гонорар мне почти до пуля сократил… Как тебе?…
— А ты что, только на свет народился? Не знаешь?… Святая простота!.. Все норовят… Константин обернулся, посмотрел на дверь — не стоит ли кто за ней и приглушенным голосом повторил: — Все норовят под Никиту подмаститься… А он сулит: будет вам и белка, будет и свисток… Как школьник зазубрил!.. Гагарин полетел — полетят, мол, и другие!.. А кроме белки и свист ка он знает еще что-нибудь?
— Не знаю, ответил Званцов. — Толстого вряд ли читал…
— Какого Толстого?
— Толстой один!.. — Званцов засмеялся и снисходительно посмотрел на Ларцовича. И вдруг; встав в позу, стал читать наизусть:
У приказных ворот собирался народ
Густо,
Говорил в простоте, что в его животе
Пycто.
«Дурачье, — сказал дьяк, — мужик должен быть всяк
В теле,
Еще в думе вчера мы вдвоем осетра
Съели».
— Тоже Толстой написал, только Константин, а еще есть и Алексей, роман «Петр Первый» помнишь? — напомнил Александр.
— «Хождение по мукам» тоже…..
— А про белку и свисток в стихотворении «Старик» написал русский поэт Алексей Николаевич Плещеев.
— Второстепенный стихотворец!..
— Э, не говори — второстепенный! Каждому времени свое семя!.. Одно его стихотворение в девятнадцатом столетии сравнивали с французской «Марсельезой».
— Какое?! навострил уши Константин. — Я не слыхал!.. Поройся в памяти, она у тебя помоложе моей, да у меня она, как сито, ничего не остается, шлепнул он себя по лбу. — К тому же с Плещеевым я как-то… мало дружил, засмеялся он. И настойчиво попросил: — Вспомни, а!..
— Когда-то назубок знал, а теперь… Ну, хорошо, дай сосредоточиться! И Александр принялся вышагивать по комнате, думая, вспоминая… вспоминая… «Так, так!.. Первая строка… Вперед! Без страха и сомненья…» Остановился, встал в позу, как школьник перед учителем, и начал декламировать:
Вперед! Без страха и сомненья
На подвиг доблестный, друзья!
Зарю
