Книга Гусыни - Июнь Ли

– В чем именно?

– Я не использовала месье Дево, – ответила я.

– Ты сказала Микеру, что месье Дево сделал тебе предложение, – напомнила миссис Таунсенд. – Одно это пролило больше света на твою карьеру, чем что-либо другое.

Почему Микер не понимал, что его честность бесполезна как для него, так и для меня?

– Но я ведь не вышла замуж за месье Дево, не так ли?

– Это ничего не меняет, – сказала миссис Таунсенд. – В любом случае ты сказала Микеру, что здесь, в Вудсвэе, ты крайне несчастна. Я в твоем положении тоже была бы несчастна. Тебе здесь не место.

С этим я не могла не согласиться.

– Советую тебе помалкивать о наших планах относительно тебя. Девочкам я все объясню после того, как ты уедешь.

♦

Мой отъезд из Вудсвэя и возвращение в Париж, а затем и в Сен-Реми, умело организованные миссис Таунсенд и конторой месье Шастена, не освещались в прессе. В Париже месье Шастен подтвердил, что вторая книга, которую написали мы с Фабьенной, будет опубликована в намеченные сроки, и о роли во всем этом месье Дево снова упомянут. Я видела, что у него уже не осталось того энтузиазма, который он испытывал по отношению ко мне в прошлом году, и не стала говорить ему, что месье Дево почти не помогал нам со второй книгой.

Месье Шастен не задавал никаких вопросов о моем пребывании в Вудсвэе. Не спрашивал, собираюсь ли я написать новую книгу, действие которой будет разворачиваться в школе. Он сказал, что несколько раз беседовал с миссис Таунсенд по телефону. Поначалу он был разочарован ее решением, но затем они пришли к общему мнению, что для всех будет лучше, если я вернусь в Сен-Реми. Мой разговор с ним продлился четверть часа. Он пожелал мне удачи и передал меня своей новой помощнице, молодой женщине, гораздо менее приветливой, чем мадемуазель Бовера. Она проводила меня на вокзал, за всю дорогу не произнеся больше двух десятков необходимых слов.

Было ли мое возвращение домой поражением или даже унижением? Некоторые люди – те, кто следил за моими приключениями и превращением из деревенской пастушки в писательницу, чьи книги выходят в Париже, а затем в неоперившуюся светскую девушку в Англии, – вероятно, так и подумали. Возможно, их озадачило, что вместо того, чтобы начать новую главу, моя история просто сошла на нет – я исчезла. Вторая книга вышла без лишнего шума и вскоре была забыта.

Но их разочарование длилось недолго. В том году в историю литературы вошла девушка по имени Франсуаза Саган, которая была всего на четыре года старше меня. Слава Аньес Моро, крестьянской девочки, которой не удалось превратиться в дебютантку, была не более чем мерцанием светлячка по сравнению с ослепительным блеском мадемуазель Саган.

На следующий год восьмилетняя поэтесса Мину Друэ завоевала такое внимание публики, что Аньес Моро уже казалась писательницей средних лет, чьи книги утратили актуальность.

♦

Родители встретили меня так, словно уезжала я ненадолго и они ожидали, что я вернусь к прежней жизни, нисколько не изменившись. Мою мать восхитила красивая и непрактичная одежда, которую я привезла с собой – миссис Таунсенд настояла, чтобы я приняла ее щедрые дары, тем более что эта одежда, по ее словам, больше никому не пригодится. «Надеюсь, однажды ты поймешь, сколь многим ты обязана Вудсвэю и мне самой за этот опыт, – сказала она перед моим отъездом. – Иногда работа педагога состоит в том, чтобы посеять семя, даже если потребуется немало времени, прежде чем оно прорастет».

Через час после того, как я вернулась домой, на мне был старый комбинезон, который стал мне уже мал. Цыплята, половина из которых вылупилась после моего отъезда, меня не знали, но это не помешало им броситься ко мне, кудахча от нетерпения: корм из моих рук по вкусу ничем не отличался от корма из рук моей матери. Наш пес некоторое время обнюхивал мои чемоданы. Несколько раз он чихнул – от незнакомых запахов ароматного мыла и камфорных шариков из Англии.

Сен-Реми казался теперь таким странным местом, но он был странным в том же смысле, что и мои старые резиновые сапоги. Наверняка после кожаных туфель с блестящими пряжками и атласных балеток мои ноги в них уже не влезут? И все же, как только я их надела, я снова стала крестьянской девчонкой Аньес. Меня окружали запахи скотного двора; поля и переулки, жители деревни, мои родители – все они были здесь. Мир Сен-Реми был похож на теплую раскисшую грязь после летнего дождя, ожидающую, когда я снова к ней привыкну.

Последние несколько месяцев я провела как в трансе. Да, никто не остается в трансе навсегда, но после пробуждения никто не может жить дальше, не ощущая пустоты внутри. Транс – это перемещение. Транс – это рана.

Родители сказали, что рады моему возвращению. Скоро мне должно было исполниться пятнадцать – достаточно, чтобы начать взрослую жизнь, и они не думали, что мне стоит продолжать учебу. Отец сказал: если я захочу пойти на фабрику или работать в магазине, они посмотрят, что можно сделать, но, по его словам, они надеялись, что я останусь и буду помогать с фермой – пока не выйду замуж за человека, который сможет взять весь труд на ферме на себя, хотя этого они и не сказали. В этом не было необходимости.

Родители стали уважать меня чуть больше, чем раньше, но их любовь, которая всегда казалась мне скудной, такой и осталась. Я не была нелюбимым ребенком, но это далеко не повод для гордости. Мне повезло: в отличие от некоторых других детей, у меня никогда не возникало желания ответить на их недостаточную любовь избыточной мечтательной любовью в надежде что-то изменить. Моя любовь к родителям была такой же скудной.

Позже я поняла, что несправедливо так о них говорить. Когда я только вышла замуж за Эрла, он часто с удовольствием учил меня тому, чего я не знала. Однажды он рассказал мне о шкале Мооса, с помощью которой определяют твердость минералов и драгоценных камней. «Самый твердый камень – алмаз, – объяснил Эрл. – Он может поцарапать любой драгоценный камень, также размещенный на шкале, но любой из этих камней оставлет царапину лишь на менее твердом. Ни один из них ничего не может сделать с алмазом».

Возможно, я создана из другого материала, чем мои родители. Я родилась жестким человеком, более жестким, чем большинство людей, встречавшихся мне в жизни, поэтому остается винить только себя, если я не могу почувствовать любовь других, в том числе