Поплавок из осокоря - Иван Владимирович Пырков
Женька Горский был высоким, с небрежно зачесанными на лоб волосами, с глазами навыкате. Такой веселый верзила, типичный представитель галерки или камчатки. Второгодник. А значит, на год отца постарше. Мама отца, баба Катя, много натерпелась от Горского. Ну как натерпелась? Он просто имел обыкновение говорить не подумав – выпаливать информацию. Вбегает к папе домой, кричит: «Тетя Кать, тетя Кать, Вовка в Свияге утонул! Фуражку выловили». И продолжает, отдышавшись: «Только вы не волнуйтесь, его, как и фуражку, тоже выловили. Живого. Спасли, в общем». Тетя Катя продолжения истории не слышит – она уже в обморок упала, после первых трех слов. Или другой пример. Вбегает Женька на кухню, где бабушка моя овощи готовит. В руках у Женьки тарелка с какими-то хорошо прожаренными продолговатыми шматками. (А жил он по-соседству, в нескольких шагах буквально.)
– Тетя Кать, попробуйте, как вкусно!
– И правда вкусно. А что это, Женечка?
– Силитеры! – чистосердечно признается мальчишка, называя так вот, на свой лад, паразитов-солитеров. – Я их из лещей всегда вытаскиваю и жарю. Хрустящие получаются!
И снова тетя Катя лишается сознания на пару минут.
Таким-то был Доган, отцовский друг по рыбалкам и техникуму.
Звонок прозвенел. Вот-вот начнется занятие по сопромату. Фронтовики курят махорку, кто-то показывает гравировку на пистолете, кто-то рисует на доске голую женщину. В класс заходит Маковский. Он отмахивается рукой от клубов дыма и восклицает:
– Вторая группа! Тишина! Преподаватель, так сказать, в аудитории.
Никакой реакции. Все продолжают заниматься своими делами.
– Встать! Замолчать! Стереть с доски! Кто староста?
Отец поднимается из-за парты с откидным верхом:
– Я староста.
– Ваше имя и фамилия?
– Владимир Пырков.
– Почему доска не подготовлена? Почему группа на ушах стоит?
– На чьих? – спрашивает, в свою очередь, Горский.
– В каком смысле – на чьих? – негодует преподаватель. – Что вы хотите, так сказать, этим сказать?
– Так сказать… так сказать… так сказать… – передразнивает старика папин друг.
– Хорошо! – багровеет от злости Маковский. – Я сейчас проведу перекличку и поставлю всем, кто заслуживает, надлежащий балл.
Он берет журнал, нервно раскрывает его и начинает перечислять фамилии. Лучше бы Маковский этого не делал.
– Алексеев.
– Здесь.
– Бездорожный.
– В наличии.
– Воробьев.
– Я.
– Горский.
Молчание.
– Горский.
Тишина.
– Горский в классе?
– Доган его знает, – говорит Женька, не поднимаясь с места.
– Староста! – кричит Маковский. – Евгений Горский здесь?
– Да! – отвечает отец.
– Так где он? Извольте показать!
– Вот, со мной сидит.
Маковский меняет тактику.
– Горский – вы Горский?
– Нет, я Доган.
– Это что же, так сказать, ваша вторая фамилия?
– Пусть Доган носит вторую фамилию, а у меня одна.
– Кто такой Доган? – негодует преподаватель сопромата. – Кто такой Доган, я вас спрашиваю, Горский, вас!
– Доган это Трезор, – лыбится Горский.
– А Трезор где? В журнале нет этой фамилии. Где Трезор? Староста, Пырков, где Трезор?
– Трезор – это Доган, – на полном серьезе отвечает папа.
– А кто же тогда, так с-с-сказать-ть-ть, Горский?
– Да Доган его знает, чего пристал-то, – возмущается Доган. – Может, на Изумор ушел?
– Это не имеет никаких границ, так с-с-сказать-ть-ть. На какой еще Изумор? Я не знаю даже, так сказать…
– Вот я и говорю, что Доган – знает, – вновь включается в этот бессмысленный разговор Женька и тихонечко, себе под нос, шепчет, передразнивая интонацию Маковского:
– Так сказать… так сказать… так сказать…
Весь класс просто падает под парты от хохота. Пара сорвана.
– Вон! Вон! Вон из класса! – хрипит Маковский. – К директору, немедленно к директору. Горский, встаньте и идите к директору.
– Что я, Доган, что ли? Пусть Доган и идет, – остается невозмутимым Женька.
Заканчивается это представление тем, что Догана и папу на три дня отстраняют от занятий, и они, ничего не говоря дома, ходят как будто в техникум, а сами ловят рыбу в осенних прохладных лугах, варят на Изуморе уху и шиповниковый чай.
Батька смешно вспоминал об учебе в техникуме, о нравах и обычаях того времени, разыгрывал целые сценки, но с каждым разом все больше и больше винился перед стариком Маковским. «Мне так стыдно», – улыбался он виновато. И еще говорил, как помог Женьке сделать чертеж для дипломной работы – проект особо чуткого радиоприемника, улавливающего и усиливающего самые слабые радиоволны.
После затопления озер Доган бросил летнюю и всякую прочую рыбалку («Пусть Доган в этом море рыбачит, а я не Доган!»). В конце пятидесятых он уехал из города, и следы его затерялись. Но вот однажды, еще до моего рождения, когда папа был в долгой писательской командировке, домой к нам пришел высокий человек с лихо зачесанными на лоб волосами, которые начинали седеть. Он очень расстроился, что не застал отца, сказал, что едет с женой и сыном на Север, и оставил папе подарок – сверхновую радиолу «Рекорд-66». С мировыми столицами, красной реечкой и удобной ручкой для поиска нужной частоты.
Да, и он сказал моей маме, что у него есть замечательный пес. И он тоже поедет с ним и его семьей на Север. И зовут его – Трезор.
Изумор
* * *
Мартовское утро еще не скоро. Еще совсем ночь. Но по округлой яркости зеленоватых звезд бывалому глазу ясно – денек разойдется что надо. У заводской проходной собираются люди в полушубках. За спинами – рюкзачки, в руках – пешенки. В зубах – папиросы да соленые присказки с анекдотами. Старые, как рыболовный мир. «Рыбка плавает по дну… поймаешь хоть одну!»; «Клевать-то она клюет, да брать не берет!»; «А мой-то в такой морозище на рыбалку поперся!..»; «Привет тебе, рыбак, от трех лиц: от… и двух яиц!»
Виха
Все нетерпеливо перетаптываются на мартовском снежку, хлопают рукавицами, ждут, когда весело гугукнет и подмигнет фарой заводской автобус. Сегодня особенный день – выходной. Да не просто выходной, а суббота. И значит – очередной выезд на рыбалку. На мартовскую, зимне-весеннюю! Наконец небольшой автобусик, кургузый и чуть горбатый, тоже как будто нагруженный рюкзаком, открывает двери, и рыбацкий заводской народ дружно, с шутками-прибаутками, занимает свои места. Путь предстоит неблизкий –
