Перевод с подстрочника - Евгений Львович Чижов

— Куда вы торопитесь? Вас ждёт семья? Дети?

— Только безумец или слепец будет заводить семью в Коштырбастане Гулимова.

— Подождите, дождь ведь ещё не кончился.

Но если Алишер решил, что ему пора, пытаться задержать его было бесполезно. Он церемонно поблагодарил Печигина за свою книгу (Олег отметил про себя странность сочетания в нём высокомерия и резкости суждений с этой деревянной церемонностью), шагнул к порогу. Олег был уверен, что спешить ему совершенно некуда, никто и нигде его не ждёт. Он очень отчетливо представлял себе комнату или квартиру почти без мебели, куда возвращается Алишер и где он если не читает, лежа на кровати, то, наверное, часами глядит не мигая в пустой низкий потолок.

Выйдя под мелкий дождь, Алишер обернулся:

— Я думаю, мы ещё увидимся.

И зашагал, больше не оглядываясь, среди развалин облаков на скользком от неба асфальте.

Олег вышел следом, вдохнул густой и влажный, почти сладкий от плававших в нём приторных запахов воздух. Солнце ещё не выглянуло, но всё равно уже начинало парить...

День спустя, приготовив обед, Динара попросила отпустить её на следующий раз на свадьбу двоюродной сестры, живущей в провинции. Печигин сразу вспомнил слова Алишера, что подлинная жизнь страны становится понятной только в районах.

— Можно мне поехать с вами?

Динара сперва удивилась, глаза недоумённо расширились, потом соскользнули в сторону (коштырской женщине не полагается смотреть прямо в лицо мужчине).

— Это далеко. Целый день трястись на автобусе.

— Ну и отлично. Вдвоём будет не так скучно.

Она улыбнулась и сказала, что ему, конечно же, будут рады. На свадьбе рады каждому гостю, тем более иностранцу. В кишлаке, где живёт сестра, иностранцы уже много лет не появлялись, местная молодёжь вообще, наверное, видела их только по телевизору. Хотя в советское время там было несколько русских дворов, но их хозяева наверняка давным-давно уехали.

Договорились встретиться утром на автовокзале. Пока Динара объясняла, как туда добраться, Печигин изучал заманчивую дорожку мелких тёмных родинок, идущую вниз по её шее, исчезая в вырезе платья.

Ночь перед отъездом Олег провел с Зарой. И снова это отличалось от всего, что он испытывал прежде, и опять они не могли потом уснуть и разговаривали почти до утра. Зара расспрашивала про женщин в Москве: неужели они действительно открыто курят? Как они одеваются на работу? А дома? Какими духами пользуются? Олег мало чем мог ответить на её любопытство, и тогда Зара, уже не в первый раз, принялась выспрашивать его о Полине. Этот настойчивый интерес отличал её от других женщин, которых знал Олег, всегда избегавших разговоров о своих предшественницах, точно одно только упоминание влекло за собой их появление в действительности или, по крайней мере, в его памяти, обнаруживая неудачу попытки завладеть им целиком. Зарин же интерес к Полине был, кажется, совершенно свободен от ревности, она относилась к ней, как девушки-подростки относятся к заграничным кинозвездам, с которых пытаются брать пример. Но всё равно, рассказывая о Полине, Олег чувствовал, что каждым словом предает её, это было чем-то вроде запоздалой мести и разрывало последнюю важную связь с Москвой и с прошлым.

Зара никогда не была в Москве и вообще ни разу не выезжала из Коштырбастана, мир за его пределами сводился для неё к картинке в телевизоре, довольно, в общем, безразличной. Правда, с тех пор как эта картинка поглотила без следа её жениха, она сделалась скорее пугающей, содержащей неопределённую угрозу, тем более тревожную, что трудно было с точностью понять, в чём она заключалась. И только с появлением в её жизни Печигина изображение с телеэкрана обрело глубину реальности. Хотела ли она проникнуть в неё вместе с Олегом? Или надеялась, что он останется с ней в Коштырбастане? На что она вообще рассчитывала, чего ждала, как представляла себе будущее? Сколько Печигин ни вглядывался в неё, он не мог уловить ничего определённого. Зара со всем соглашалась, спокойно всё принимала, ничему слишком сильно не удивлялась, хотя, кажется, пребывала в отношении Печигина в постоянном сдержанном изумлении, тщательно скрытом. Любила ли она его? Вот она села на кровати, откинула назад волосы, взяла полотенце, чтобы идти в душ, и в каждом её движении было столько самодостаточности (тем более бросающейся в глаза, что совсем недавно они были почти слиты в одно), столько естественной уверенности, что и обнаженной она держалась как одетая. В редакции она двигалась точно так же, с той же лёгкой и невозмутимой сосредоточенностью. Даже в едва прикрытой полотенцем, ещё не остывшей от близости Заре чувствовалась ответственность, и Олег начинал догадываться, что если слово «любовь» для неё что-нибудь и значит, то нечто совсем иное, чем для Полины и прочих знакомых ему в Москве женщин. А другие слова? Пока Зара принимала душ, Олег размышлял, не вкладывает ли она в слова неродного ей всё-таки русского языка не совсем то значение, что он? А может, и совсем не то? И им только кажется, что, разговаривая, они понимают друг друга?

Придя из душа, она молча легла рядом, ни о чём больше не спрашивая, погасила свет, и только через несколько минут раздался в темноте её голос:

— Ты уезжаешь?

— С чего ты взяла?

— Не нашла в ванной твоей зубной щетки. Заглянула в твой рюкзак на вешалке — она там, вместе с фотоаппаратом.

— Ты просто Шерлок Холмс.

Пришлось рассказать, что получил приглашение на свадьбу, хочет съездить посмотреть, как живется в коштырской провинции. Что поедет с Динарой, Олег говорить, конечно, не стал. Зара некоторое время лежала, отвернувшись к стене, потом, не оборачиваясь, сказала:

— Не езжай.

— Почему? Через пару дней я уже вернусь.

— Не нужно. Там другие люди, не такие, как в столице.

— Мне много раз говорили, что в районах народ проще и добрее.

— Так было раньше, до войны. Теперь многое изменилось.

— Ну и что? Я буду гостем на свадьбе, хозяева, если что, не дадут меня в обиду.

— Всё равно. Не надо тебе туда ездить.

Она говорила, лежа к Олегу спиной, так что слова её звучали как-то безлично и от этого ещё более убедительно.

— Чего ты боишься?

— Не знаю... Вдруг ты не вернёшься?

Олег понял, что Зара думает о сбежавшем женихе. Взял её за плечо, повернул к себе. Зарино живое, но всегда, даже в постели, замкнутое лицо по-новому открывалось в падающем из окна лунном свете, почти как