Эхо наших жизней - Фейт Гарднер

– Ты лежала в кровати весь день?

– Я не собираюсь больше пытаться покончить с собой, окей?

– Звучит очень утешающе. Но все же… когда ты собираешься начать жить?

– Я не знаю, – говорит она, закрывая глаза.

Я нюхаю воздух. Это алкоголь? Нет, не может быть. Она только начала свою программу из Двенадцати шагов. Я заглядываю под ее кровать и в ужасе вытаскиваю полупустую бутылку виски.

– Какого хрена, Джой? – спрашиваю я.

– Проваливай из моей комнаты, ищейка, – кричит она, садясь на кровати. – Ты не моя мать!

– О господи, – говорю я. – После всего случившегося? Серьезно?

Она выхватывает бутылку у меня из рук, и я думаю о том, чтобы побороться с Джой за нее, но не делаю этого. Вместо этого я встаю и смотрю на нее, одетую в пижаму, с бутылкой в руке. Я думала, что все наладится, что после госпитализации ей лучше, но тут до меня доходит, что быстрого решения проблемы не существует. И это высасывает из меня все силы.

Я иду в свою комнату и мгновение сижу, тупо уставившись на пустую стену, где когда-то висели винтажные плакаты моделей. За этой стеной моя сестра, возможно, допивает ту бутылку. И у меня нет сил ее остановить. Да, можно бросать камешки в воду и смотреть, как расходится рябь, но, полагаю, для этого вода должна быть стоячей. А если бросить камешек в бурлящую воду, то нихрена не выйдет. Я чувствую, что смысл моего эссе, которое получило столько похвал, – это полная чушь. Мы действительно несем ответственность за тех, кого любим, но иногда этой ответственности недостаточно. Личное – это политичное, и все, что мы делаем и не делаем, имеет значение и формирует общую картину, но при этом люди имеют множество изъянов, обид и по большей части лишены самосознания. Я чувствую такую безнадежность, что слезы наворачиваются.

И тут меня осеняет идея.

Выигрыш в конкурсе эссе шел вместе с призом в невероятную тысячу долларов, денежное чудо, которое мне прислали на PayPal. Конечно, я планировала отложить эти деньги на будущую квартплату, ведь через три недели я стану бездомной, если ничего не придумаю. Но вместо этого я захожу в интернет и ищу рейсы в Барселону. Выбираю самый дешевый день и покупаю билет в один конец на имя Джой. После этого я принимаю душ, ужинаю и проверяю Джой, которая отключилась в кровати, но все еще дышит нормально. Затем я сливаю ее виски в туалет и звоню в «Дом Намасте». Секвойя берет трубку и сообщает, что мой папа сейчас в соковом баре на утренней чистке.

– Секвойя, мне нужно, чтобы ты передала моему папе сообщение, – говорю я ей. – Моя сестра Джой приедет в «Дом Намасте» через четыре дня. О ней нужно позаботиться, хорошо? Мой папа должен о ней позаботиться. Ей нужны… все эти чистки, йога, медитация и прочее. Он сказал, что мы можем приехать в любое время.

– Дорогая, конечно, – говорит Секвойя. – Конечно, я передам это твоему отцу.

Я вешаю трубку, понятия не имея, поняла ли что-то Секвойя из моих слов и записала ли хоть что-то. Но на следующее утро звонит папа, воодушевленный новостью. Он плачет. Он правда плачет, когда я говорю ему, что Джой приедет. Он хочет, чтобы я тоже приехала, но я поясняю, что у меня новая должность и мне хватило только на один билет, но когда-нибудь я точно приеду, клянусь. Я иду рассказать Джой, которая все еще в постели под горой одеял, и она тоже плачет, но не от радости.

– Какого хрена, сучка? – спрашивает Джой. – Ты отсылаешь меня в «Дом Намасте»? Я сорвалась всего один чертов раз, а меня сразу изгоняют в рай для хиппи?

– Ты хотела попутешествовать, – напоминаю я ей.

– Ненавижу тебя, – говорит она сквозь слезы. – Я никуда не поеду.

Ее слова больно ранят, хотя в детстве я пережила сотни «ненавижу». Я пыталась поступить правильно. Я потратила свои призовые деньги на невозвратный билет в качестве последней попытки вернуть сестру к нормальной жизни. Какая пустая трата денег и импульсивная, глупая идея с моей стороны.

Вскоре после этого ей звонит отец, и через несколько часов Джой заходит в мою комнату, где я перебираю, какую одежду отдать. Ее лицо опухшее, глаза красные.

– Хорошо, – говорит она. – Я поеду. Прости, что сказала, будто ненавижу тебя.

– Поедешь? – потрясенно спрашиваю я.

– Я поговорила с папой, и он был так рад… кто знает, может, это пойдет мне на пользу. Я все равно не знаю, что делать.

– Я так рада. Я имею в виду, рада, что ты едешь.

– Он прислал мне несколько фотографий. Там красиво. Не знаю. Он сказал, что они находятся рядом с какими-то безумными замками и соборами.

– Ты отлично проведешь время, – говорю я. – И ты всегда можешь вернуться домой.

– Ага, ты, что ли, оплатишь обратный билет, если понадобится? С твоей-то зарплатой?

– Всегда есть мамино обручальное кольцо, – напоминаю я ей.

– Точно. – Она фыркает. – Разбираешь вещи? Нашла жилье?

– Мой друг сказал, что я могу пожить у него, пока что-нибудь не найду.

– Ах, твой «друг».

– Он и правда друг. Мой лучший друг.

– Лекси был моим лучшим другом.

– Нет, не был.

– Ладно, правда. Ты мой лучший друг, – говорит она и обнимает меня. Она рыдает на моем плече. Я все еще не привыкла к ее слезам или ласковым словам. Пару секунд я медлю, убеждаясь, что она не язвит или что-то типа того, и только затем обнимаю ее в ответ.

– Сестры – это больше, чем лучшие друзья, – говорю я ей. – Лучшие друзья могут уехать, или отдалиться, или расстаться с тобой, или уехать в колледж, но сестра никогда не перестанет быть сестрой.

– Тебе следует придумывать надписи для открыток Hallmark, – говорит она, отстраняясь и вытирая глаза. – Никогда не думала об этом?

– Вот знаешь ты, как испортить момент, – говорю я ей.

– Таков мой путь, – говорит Джой, вставая. – Ну, блин, кажется, мне лучше пойти собирать вещи и решить, что, черт возьми, делать со всей своей мебелью.

Несколько дней спустя я еду с Джой в метро до международного аэропорта Сан-Франциско и обнимаю ее на прощание. Я наблюдаю, как она уходит с чемоданом, обмотанным скотчем с черепом, и не оглядывается. По дороге домой, несмотря на то что поезд переполнен и залит искусственным светом, я не могу избавиться от чувства одиночества. Все мои связи исчезли. Моя мама, сестра, папа за тысячи миль; моя лучшая подруга,