Дом из парафина - Анаит Сагоян

Так получилось, что не брился Сандрик больше недели. В день его рождения я и завела Сандрика решительно в ванную.

– Хочешь, покажу, какой я с усами? – выглядывает он оттуда. – Сегодня прям самый день.

– Очень хочу. Давай.

И очень скоро Сандрик выскочил из ванной, торжественно расставив мокрые руки.

– Сбрей, сбрей, срочно сбрей! – Я стала спешно закрываться от увиденного. – Ты напомнил мне нашего усатого соседа в Никольском. После пожара на хлебопекарне он числился пропавшим без вести. Потом его включили в список сгоревших. Особо не разбирались. Ну, жена смирилась, мысленно его похоронила. А однажды во Владивостоке – внезапно! – они встретились на перекрестке. Он стоял через дорогу. Должен был перейти на ее сторону. Но, заметив жену, свернул и ушел не оглядываясь. Вот этого она не могла пережить и со временем заболела, слегла. А фотографию его траурную, с густыми усами, со стены так и не сняла.

– Жестоко. Не думаешь?

– Да у нас в Никольском такой фигни на каждом шагу.

– Ха! Это ты еще в Тбилиси не бывала! Кстати, хочешь, на спор выйду вот так в булочную сейчас?

– Да ради бога. Только не в «Нежданные начинки».

– Тебя смущает, что ли, что булочная «Нежданные начинки» находится бок о бок с парикмахерской «Одичалые волосы»? Это же Берлин.

– Тогда я никогда не стану до конца берлинкой, – как-то совсем серьезно вдруг заключила я, сама от себя не ожидая.

* * *

Вечером Мария протянула мне старую деревянную шкатулку.

– Это для тебя. С днем рождения.

Я взял шкатулку в руки, покрутил ее, понюхал. Кажется, она пахла йодом и водорослями.

– Дай угадаю. Эта коробка подолгу лежала на дрифтере твоего отца.

Мария молча уложила голову на мое плечо.

– С ума сойти. Даже здесь, в Берлине, запах не выветрился. Чувствуешь его?

– Конечно.

Я открыл коробку. Внутри лежали полароидные снимки бесконечного океана и китов.

– Горбатые киты приплывали к нам летом. Они мигрировали в наши северные широты из-за большого скопления планктона и мелких рыб. Вот тогда мы с папой и отправлялись по следу китов. А теперь эти снимки твои.

– Но это же твое воспоминание об отце…

– Да ладно. Папу я и без того помню. По разным другим мелочам и деталям. – И Мария отошла к окну. – Вот, например, папа всегда любил закручивать ниточку от чайного пакетика вокруг ручки кружки. Когда мама уносила ее, то ворчала себе под нос, с трудом раскручивая прилипшую к ручке нить, чтобы вынуть пакетик. И так было каждое утро, каждый вечер. Она никогда не подходила к отцу и не просила его этого больше не делать. Как будто мама потеряла бы важный повод обижаться на него, перестань он это делать. А отец… понимаешь… он отлично знал, что маме не нравились его выходки с пакетиком. Но он и дальше не подавал виду, что знает, – Мария села на подоконник. – Сам же папа в свою очередь не любил, как мама выдавливала зубную пасту из тюбика: он увлекался с детства живописью и был научен своим отцом давить на тюбик с конца, а не у толстого основания, хотя у основания было давить куда проще. Папа всегда высказывал маме из ванной свое недовольство. А она так и не переучилась выдавливать правильно. Или же не делала этого назло. Но мне нравилось, что папа был честен. Ему было не лень объяснять маме, почему нужно делать именно так, а не иначе. Мама же всегда считала, что папа должен обо всем догадаться сам. Вот они, настоящие воспоминания. Без прикрас. А эта шкатулка напоминает о моих плаваниях с отцом. О нашей общей любви к морю и океану. Это другое. Да и что за толк в памяти, если ее некому передать?

– Ты думаешь, я лучший банк памяти для твоих воспоминаний? – вернул я когда-то сказанные слова.

– Не вложишься – не разберешь.

– Но смотри, подарки – не отдарки. Заберу ведь с собой, когда буду уходить.

– Никуда ты не уйдешь, – тихо ответила Мария, чей темный силуэт против света из вечерних окон дома напротив показался мне совсем застывшим.

– Это почему же?

– Я просто знаю.

– Я писаю в ванну, когда стою под душем.

– И не надейся, что сама прогоню.

* * *

Когда мне исполнялось двенадцать, отец решился закатить праздник на всю родню и друзей семьи.

– Ну позови одноклассников, ладно. Два человека, не больше. Наших вон уже сколько. Едва уместимся, – так он сказал.

Я тогда выбрал двоих из большого списка друзей и всю неделю сильно переживал и расспрашивал приглашенных: если кто-либо из двоих не сможет прийти и предупредит об этом вовремя, я мог бы пригласить кого-то другого взамен. Некоторым ребятам я стыдился смотреть в глаза. Слух о празднике разошелся по школе и двору, и праздник больше не казался таким долгожданным. Он больше походил на отбор: несправедливый и абсурдный.

Двое одноклассников тем не менее пришли, и уже наутро, в ожидании гостей, я забыл обо всех переживаниях. Встретившись по пути, ребята добрались ко мне вместе: я потянулся к глазку и увидел Вовчика и Йосика.

Лучше всего в день своего двенадцатилетия я запомнил Йосика. Всегда ходивший в рванье, он стеснялся заходить в гости к друзьям.

– Йосик, где твои носки? – не сдержавшись, спросила как-то раз мать Вовчика, когда Йосик разувался в их прихожей и снял обувь.

– Дома забыл, – коротко ответил тот и стушевался.

Мама Вовчика только рассмеялась тогда, а потом ушла в кухню, нашептала про это отцу Вовчика, тот ухмыльнулся. В их семье старые носки выбрасывали. Ими даже не затыкали оконные щели от сквозняков, как это делали почти все. У Вовчика окна были новые. Из экзотического для тех времен в Тбилиси пластика.

И мы услышали перешептывания его родителей из кухни. Йосик прижался к стене. Руки за спину спрятал и молчит. Он потом совсем перестал ходить к Вовчику. А ко мне приходил всегда, потому что моих родителей Йоськины носки или отклеившиеся подметки, которыми он громко шлепал, заходя к нам в дом, ну совсем не смешили. Папа на такие вещи вообще сквозь пальцы смотрел, а мама однажды даже незаметно утащила туфли Йосика в кухню, пока мы с ним листали очередной каталог. Я только и слышал из зала, как родители копошатся за стеной:

– Негодный «Момент». Китайский, что ли? Вот раньше как схватит, так намертво.

– Дай сюда! – тихо ворчал отец. – Лучше пальцем мазать. Клей не берется из-за большого количества. Нужно совсем немного и равномерно.

Когда Йосик уходил, он