Латгальский крест - Валерий Борисович Бочков

Солдаты дали залп. Это означало, что гроб опускают в яму. Потом еще один. И еще. Сухое эхо вернулось из дальней рощи, и тут же оркестр выдул какой-то чудовищный до-мажор. Повисла пауза, ненадолго – и вот с раскачкой, нестройно, точно пьяный, что топает вверх по крутой лестнице в пудовых сапогах, зазвучал гимн. Медная секция рычала, тарелки истерично звенели, геликон интеллигентного солдатика гудел страшным басом.

Колотушка большого барабана увесисто лупила ему в такт.

Звук – не мелодия, скорее какофония – заполнил пространство. Знойное небо стало желто-белым, как выгоревшая бумага. Сухая трава блестела, словно колючая пластмасса.

Унылое поле упиралось в березовую рощу, на кромке громоздились огромные валуны, похожие на стадо отдыхающих бизонов. Эти гигантские камни остались в Латгалии с ледникового периода. Ледник полз и тащил глыбы за собой – так нам говорили в школе. Пыльная дорога взбиралась на холм, там, на самой макушке, остановился велосипедист. Черный силуэт велосипеда с дамской рамой и женщина в летнем сарафане. Она стояла спиной ко мне и смотрела вниз, на кладбище.

Гимн наконец закончился.

Я испытал почти физическое облегчение. Женщина на холме легко запрыгнула в седло, чуть помедлила и быстро покатила вниз. Ловко виляя меж камней и выбоин, она пронеслась мимо наших автобусов, стоявших на обочине. Летящий сарафан, загорелые коленки, выгоревшие волосы.

Один из шоферов свистнул вслед, остальные громко заржали. Мне стало стыдно, будто я имел к ним какое-то отношение, к этим солдатам. И еще: если бы за два месяца я уже не ошибся дюжину раз, то сейчас готов был поспорить, что это была она. Голая латышка с острова.

4

Когда мне было около семи, я научился становиться невидимкой. Оказалось не так сложно, главное – молчать и не шевелиться. Мы могли сидеть за обеденным столом – отец, мать, брат, – и если я включал режим невидимости, то меня обычно не замечали от супа до десерта. Допив компот и тихо съев раскисшие абрикосы и изюм, я мог неслышно выскользнуть из-за стола и, мягко ступая, выйти в коридор, аккуратно открыть входную дверь и прошмыгнуть на лестничную клетку. А оттуда по ступенькам вниз и на улицу – на волю.

Впрочем, быть невидимкой не всегда плюс. Однажды из– за этого чудесного дара меня чуть не потеряли. Дело было на юге – мы всей семьей приехали навестить деда, тот отдыхал, как и полагается настоящему генералу, на Черном море, в Сочи. Разумеется, в санатории имени маршала Ворошилова.

Я еще не успел очухаться от железнодорожного путешествия. Железный грохот колес, ночные остановки на таинственных станциях, гром тамбуров, сладкий чай с привкусом паровозной копоти. А трубные гудки, похожие на зов вымерших ящеров! А кромешный ад туннелей! И под конец – внезапное утреннее море, розовое и тихое, как мираж.

Дед встречал нас за коваными воротами главного входа. В турецком махровом халате с золотыми кистями, с дубовой тростью в руке, он, припадая на протез, прогуливался по мокрому мрамору аллеи. За ним, из ухоженных зарослей жасмина и бамбука, поднимались разлапистые магнолии с мордатыми цветками и строгие кипарисы, больше похожие не на деревья, а на траурные колонны. Вдоль аллеи в кустах прятались скульптуры солдат в мужественных позах, а выше, среди мокрой зелени, белели корпуса санатория. Еще выше виднелись горы. Нежно-сиреневые и полупрозрачные, будто вырезанные из папиросной бумаги, они походили на оптическую иллюзию или на чудо.

К пляжу спускалась широкая лестница с террасами, где примостились каменные беседки с белыми колоннадами, а рядом, параллельно лестнице, проходила настоящая железная дорога. Стальные рельсы горели на солнце, они почти отвесно уходили вниз и утыкались в лазоревое море. По рельсам вверх и вниз резво гонял вагон. Тогда я впервые услышал слово «фуникулер».

Отец вырядился в летний костюм – двубортный пиджак песочного цвета, шелковый галстук с тропическим орнаментом, кремовые штиблеты. Дед крепко пожал ему руку. Пожал руку и брату, меня ущипнул за щеку. Матери просто кивнул. Я был уверен, что мы тотчас же отправимся на море – волшебный вагон доставит нас прямо на пляж. Оттуда, сверху, я видел кромку берега с шеренгой пляжных зонтов и белую полоску прибоя. Ну и море, конечно.

– Так, – дед вскинул руку с часами. – Обед я заказал. Тринадцать ноль-ноль. До обеда – бассейн.

– Но, папа… – пискнула мать и осеклась.

Простое это слово она произносила всегда с трудом, почти с мукой. Мне показалось, что ей тоже очень хочется на море. Старик не обратил на нее внимания, он повернулся и, гвоздя палкой мраморные плиты, захромал в сторону бассейна. Дед успел загореть (бритый череп сиял бронзой) и был мрачен и монументален, как султан в изгнании. Остальные Краевские послушно потянулись за ним. Все, кроме меня.

Ослушаться старика мне бы не пришло в голову, я просто растерялся. Приехать к морю и купаться в каком-то дурацком бассейне? В этот момент к платформе причалил вагон фуникулера и приветливо раскрыл двери. Толстяк, похожий на дачника, и женщина в изумрудной пижаме неспешно вошли внутрь. Я включил режим невидимости и прошмыгнул за ними. Двери зашипели и закрылись. Вагон беззвучно тронулся и покатил вниз. Мимо проплывали кусты красных рододендронов и пальмы с волосатыми, как орангутаньи ноги, стволами.

Море – вот оно! Первым делом я подбежал к самой воде.

Галька в полосе прибоя была мелкая, она звонко шуршала в морской пене и походила на конфеты «Изюм в сахарной глазури». Волна подкатывала – я отступал. Она закручивалась белым гребнем, разбивалась и с печальным выдохом убегала назад, заманивая меня в море.

Процесс напоминал игру. Все коварство этой игры я испытал, когда одна из волн неожиданно оказалась вдвое выше предыдущих и окатила меня. Я стоял в шортах и сандалиях, мокрый по пояс и смеялся.

Море оказалось не просто водой. Оно было живым, веселым и озорным существом. От него пахло мокрой солью и свежими огурцами. Упругие волны катили к берегу, белые барашки пенились и исчезали. На горизонте, сливаясь с небом, виднелся корабль. Плоский, как мишень в тире, он почти неприметно полз на север.

– «Червона Украина», – раздался бас с небес.

Я обернулся, задрал голову. Надо мной возвышался великан с пышными седыми усами – голый, если не считать черных трусов по колено и выгоревшей тюбетейки.

– Крейсер, – добавил он непонятное слово. – Бывший «Адмирал Нахимов».

– Пароход?

– Салага! – Усатый продолжил говорить загадками. – Крейсер,