Москва, Адонай! - Артемий Сергеевич Леонтьев

Актер развел руки в стороны:

– Ничего не задумал, просто хотелось больше узнать о ребенке… Несколько слов – что? Разве это много?

«Мы счастливы…», «разве это много?». Господи, неужели Дивиль действительно считает, что эти диалоги годятся? Меня сейчас просто вИривит… вИрвит, блядь, со всей этой слащавой ахинеи…

– Представь себе, носить в голове мысль, что у тебя есть сын, и не видеть его, вообще ничего не знать… Хоть фото покажи.

Лиля, почти не моргая, смотрела на Арсения, пытаясь проникнуть в его мысли:

– Это не твой сын… Зачать – еще не значит быть отцом.

Нет, ну просто еб твою мать… Прям афоризмы уже в ход пошли… Прям ебаный в рот какой-то…

Орловский фыркнул:

– Слушай, давай без избитых истин? В любом случае физиология остается физиологией, наследственность – не пустой звук… Покажи фото, я прошу. Иначе ты бы могла зачать от первого встречного и не парилась бы насчет выбора…

– Мы его еще не снимали… слишком маленький. Некоторые в соцсети выкладывают фото новорожденного… дикость! Я всем запретила его фотографировать пока.

– Суеверна? Боишься, что через фото что-то забрать можно?

– А даже если и так? Почему вот иконы нельзя снимать, совершенно справедливо запрещают в монастырях и соборах фотографировать… фото разрушает энергетику, оно что-то меняет… Ярослав для меня – моя икона, мой монастырь, и я не хочу, чтобы его фотографировали. Пока он такой маленький и хрупкий.

Актер опустил взгляд:

– Пожалуй, ты права…

– Он здоровенький, бойкий, глазки умные… Что я могу сказать? Он самое святое, что у меня есть.

Лиля поджала губу. На лбу выступила плотная вена:

– Еще раз благодарю тебя за него, тысячу раз тебе это скажу…

Орловский взвешивал ее слова, держал в ладонях, как печеную картошку, чувствовал телесное тепло каждого слога, наполненного искренним чувством:

– Знаешь, я так изменился после встречи с тобой… Больше не хочу жить так, как жил до этого.

Ну все, теперь соцреализм пошел… Николаша! Островский! Физкульт-привет от потомков!

Лиля с интересом смотрела ему в глаза:

– А как ты жил?

Арсений отмахнулся:

– Инертно… но дело не в этом, а в том, как сейчас буду…

Слушайте, ну это же обоссаться можно… Не понимаю, как я согласился на эту убогую роль?

Подошел официант и поставил на стол два бокала с латте. Актер снова глянул на Лилю и широко улыбнулся:

– Вчера вернулся к сценарию, который бросил неоконченным много лет назад. Знакомых актеров – тьма. Все бесплатно согласились сниматься, есть пара хороших операторов… Честно говоря, не понимаю, кто мне мешал раньше всем этим воспользоваться… а ты знаешь, мне всегда было тесно в актерстве… актер, как и поэт, должен быть немного глуповат, как пустой сосуд с фактурной мордяшкой, который можно чем хочешь наполнять при необходимости… а я внутренне стал слишком тяжелым для этой профессии… да и режиссерские амбиции давно жгут… В любом случае, решимость у меня появилась только после того, как понял, что у меня есть ребенок, – видя, что Лилю смущают такие формулировки, Арсений сбавил обороты. – Нет, ты не поняла, я не пытаюсь чего-то добиться, речь идет о самом факте отцовства – пусть, пусть Ярослав далеко и мне нельзя его видеть, но главное в том, что я знаю о его существовании. Главное, что он часть моей жизни, растущая сама по себе часть. Меня эта мысль потрясла… Не знаю, как объяснить – меня как будто больше стало.

Лиля обхватила чашку обеими руками.

– Ты пытаешься новоиспеченной матери объяснить, что такое радость родительства?

Арсений постучал пятерней себя по лбу.

– Действительно, что это я? Тебе лучше меня все это известно… Хотя, мне кажется, тут нечто большее, чем просто родительство… а куда вы его хотите отдавать, кстати?

– В смысле куда отдавать? – Лиля все больше умилялась на счастливое простодушие Орловского, в мужественном лице которого так причудливо проскальзывало наивное мальчишество.

– Ну, я имею ввиду, секции спортивные какие-то, я не знаю, художественные школы, курсы.

– Арсений, какие курсы, секции? Ему полгодика!

Лиля засмеялась. Орловский почесал затылок и улыбнулся:

– Да, действительно… что-то я… хорошо, а одежда? Вы ему уже купили все необходимое? Если нет, я бы хотел что-нибудь взять ему и через тебя передать.

Глядя на выражение лица актера, Лиля не смогла сдержаться и снова захохотала.

– Нет, мы его в пальмовые листья заматываем и в лопухи… ну ты чего? Все необходимое уже есть, даже сверх того, еще и надарили пять гардеробов, можно не стирать, каждый день новую одежку на него напяливать, а потом выбрасывать, скоро все эти вещи станут ему маленькими, не успеем даже на него все надеть, наверное. В детдом будем отдавать это все потом.

Арсений усмехнулся, закрыл правой рукой глаза, начал тереть переносицу.

– Действительно, что я несу вообще?

Глядя на его взволнованное умиление и восторженность, Лиля двинула было руку над столом, чтобы взять пальцы Орловского, но резко спохватилась и сделала вид, что тянулась за салфеткой. Актер успел уловить этот сдавленный жест, а главное – разгадал его и то, что салфетка ни при чем.

– Просто тебе непривычна эта роль, в которой ты себя чувствуешь сейчас: стать отцом и не иметь возможности заботиться о ребенке – это очень тяжело… Понимаю. Ты, как мать, которая выносила, родила, и у нее сразу ребенка забрали, так что она даже покормить его не может, а молоко давит, просится к малышу… вот и в тебе такое же молоко, только отцовское…

Арсений достал из кожаного портфеля, лежащего на соседнем стуле, аккуратно упакованные пачки денег и положил на стол. Одна к одной: два тонких столбика, замотанные резинками.

Блядь, Дивиль, ну эта сцена с деньгами – это пиздец как неожиданно все, конечно… ala благородный жест, перерождение героя, духовное, сука, восхождение… ну это же все так в лоб… срань Господня.

– У меня к тебе просьба, Лиля. Забери эти деньги. Вам они сейчас нужны, чтобы поднимать малыша, столько покупать же нужно, а мне эти деньги неприятны. Я люблю Ярослава, хоть и не видел его еще… брать деньги за любимого человека – нет, я еще не такое безнадежное говно, поэтому… забери.

Я охуеть как растроган!

Лиля удивленно смотрела то на него, то на деньги. Ее очень смутил этот жест.

– Перестань… у нас был уговор.

Давай, добавь еще фразу: «Ты не можешь так поступить со мной!» И все, и я кончусь сразу, а потом в рожу Дивилю плюну.

Орловский нахмурился.

– Я думаю, когда Ярослав вырастет, ему будет унизительно узнать, что он