Москва, Адонай! - Артемий Сергеевич Леонтьев
Незнакомец. Ага, просо, просо: ячмень еще скажи…
Сизиф. Но ты сам признал, что всю жизнь дурака валял и не о том говорил, о чем надо бы… так что не тебе Гитлера вертеть – значит, все-таки дал ему повод… Яблоню по яблокам судят… Не знаю, мне религии всегда были чужды. А на историю посмотреть, так прям тошно периодами… да и недоказуемо это все, нелогично.
Незнакомец. Ну, тошно – не тошно, а все-таки ты здесь сейчас, голуба… Это ферштейн? До тебя, по-моему, все никак это не дойдет.
(Сизифу подумалось: «Здесь, здесь… где это здесь?». Он посмотрел в окно, в котором до этого чернел лишь сгущенный мрак Люберецкого района.
Теперь за окном развязалась настоящая баталия: высокие гренадеры и егеря в таких же точно педерастических лосинах, что и недавно прошедший по вагону толстый мальчик, разодетые, как на свадьбу, высокие и красивые, как с картинки, некоторые – наверное, офицеры – даже с прическами; выстроились в ровные квадраты и прямоугольники, и все знай себе шагают теперь с винтовками наперевес – красненькие на синеньких, синенькие на красненьких, смешиваются, валятся друг с другом в кучу, как цветные солдатики, по мановению шальной детской руки… Стройные ряды рассеивает картечью, пушки плюются дымом, лошадники размахивают саблями: белые парадные мундиры заливает кровищей. «Странно, – подумалось Сизифу, – Очень странно. В Люберцах такие штаны ни один адекватный человек на себя же не напялит, а их вон сколько собралось… на гей-парад тоже не похоже, уж больно кровищи много, даже по российским меркам… может, это «Лужники» проезжаем? Точно, это, наверное, спортсмены, либо болельщики. Интересно, кто сейчас играет? Наши опять, наверное, продули, как всегда, вот фанаты и устроили месиво»).
Незнакомец. Проблема еще в том, что большинство христиан во все времена после Константина – это матерые язычники, прикрытые крестами… и язычники эти крещеные заткнули бы за пояс любое племя тех же древних германцев наших… да даже до Константина, если по посланиям Павла судить, львиную долю первых христиан, по-моему, больше волновал вопрос на уровне: обрезываться или не обрезываться, есть мясо или не есть, чем вопрос духовного пути… а при таком чисто обрядовом подходе дальнейшее разделение христианства на множество конфессий было неизбежным следствием… вообще, я удивляюсь, что первый раскол на Восточную и Западную церковь только в XI веке произошел, а не раньше… наверное, к тому времени просто особенно остро назрело политическое и географическое столкновение интересов у Востока и Запада…
(Тут Сизиф увидел, как со стороны головного вагона шли два пьяных казака: один теребил за ухо толстого мальчика в темно-зеленом мундире и педерастических лосинах, давая ему время от времени роскошные поджопники, а второй казак – хлестал бедолагу нагайкой. Толстый мальчик в парадном мундире от такой вероломности и наглости даже потерял свою двууголку, он все оглядывался, пытаясь увидеть свой головной убор, но пьяные казаки рыгали, матерились и давали лихой нагоняй низкорослому корсиканцу, которого гнали в ту самую сторону, откуда он пришел – то есть в самый хвост поезда. Глядя на избитую в кровь физиономию, на растрепанный парадный мундир и заляпанные говном педерастические лосины, Сизиф подумал про себя: «Бедный мальчик, связался же на свою голову»).
Сизиф. Да я не в том смысле о нелогичности сказал… я о религии как явлении…
(Фридрих проводил глазами Наполеона в обосранных лосинах, которому навешивали доброкачественных люлей пьяные казаки – чубатые молодцы пороли его нагайками и гнали в последний вагон; немец покрутил свой философский ус и снова оглянулся на Сизифа, который молча слушал и хмурился, было видно, что ему надоело слушать).
Незнакомец. У кроманьонцев было принято во время погребения укладывать в могилу в позе эмбриона: отдавали земле в том же согнутом положении, в каком человек приходил в мир. Ну, это так, к слову. На самом деле, голуба, нужно просто понимать, где в Ветхом Завете начинается история, а где религиозно-мифотворческая культура, которая еще до Христа сформировалась у язычников, многочисленная метафорика и символизм, какая-то общерелигиозная традиция медленно вызревающих пастушьих, кочевых представлений о Всевышнем, а где там начинается сам Бог – опыт богопознания в чистом виде, само Слово, пророчества и откровения, какое-то наитие народа… Ветхозаветные мифологемы, церковные догматы и богослужебные элементы встречаются у язычников задолго до написания Библии… крест – это вообще один из древнейших религиозных символов, в том же древнем Египте или Вавилоне… это нечто предначертанное, постепенно открывающая налеты всех своих смыслов печать… а что касается метафорики: Адам – аллегория вторжения Духа в животный мир… вообще «адам» по-еврейски значит просто «человек» – это даже не имя собственное… в Книге Бытия написано: «Сотворим Адама по образу и подобию… и да владычествуют они над рыбами морскими»… «Они», понимаешь?… Имеется ввиду человечество, люди… Филон Александрийский вообще смотрел на Адама в духе платонизма, то есть считал его общей идеей человека, только не идеальной, а модельной…
Августин понимал под Адамом зачаток всего человечества, который от первобытного состояния сделал резкий скачок через очеловечившую его любовь… ну как обезьяна, познавшая откровение и возвысившаяся над собственными инстинктами.
(Сизифу становилось страшно: так много новых слов он еще ни разу не слышал. В любом случае, он особенно и не вслушивался, понимая, что хитрожопый немец просто заговаривает ему зубы, а сам при этом только знай себе думает, как бы затолкать Сизифа впросак – поэтому Сизиф сидел, сгруппировавшись, он сжал кулаки и ягодицы, пристально вглядывался в лицо Фридриха, который производил впечатление очень матерого и опасного человека – про таких, как он обычно говорят «не первый хуй в жопу»).
Сизиф. Фридрих, мне кажется или в вагоне пахнет хуями? Чувствуешь? Припахнуло так малек…
Незнакомец (широко зевнул)
(В эту минуту по вагону сломя голову пронеслись гугеноты, за которыми неслись разъяренные католики с ножами, вилами и факелами. Сначала Сизиф услышал нарастающий с хвоста поезда топот и крики, затем в вагон вломилась огромная толпа, началось какое-то безумие: изрезанные, искалеченные гугеноты прыгали через спинки кресел, прятались под сиденьями или висли на поручнях, пытаясь разбить оконное стекло ногами, они спотыкались об коровье и лошадиное говно и падали-падали, отмахивались от взмахов алебард и тесаков; насаженные на вилы постепенно холодели, валились на пол согнутыми пополам, обмякшими телами и замирали в каких-то захлопнутых, свернувшихся фигурах – смотрели в потолок гаснувшим взглядом, постепенно отходили.
Отрезанные руки и головы шмякались на пол, кровь заляпала все окна
