Собрание сочинений. Том 8. 2013–2015 - Юрий Михайлович Поляков
– Ерунда какая-то!
– Нет, не ерунда. Предательство – заразная болезнь. Зачем вы отправили Дронову свою статью?
– А вы зачем?
– Ее отправил Леонид Данилович. Это его право. Он издатель. Завтра же освободите кабинет!
– Почему мне говорите это вы, а не Корчмарик?
– У него много дел. Не до мелочей. Он возвращается в Москву. – Ее лицо по-девичьи посветлело.
– Ах вот оно в чем дело!
– Ваше выходное пособие. – Заходырка выложила на стол толстую пачку пятитысячных купюр. – Золотой парашют. Наличными, чтобы без налогов.
– А я думал, вы жадная.
– Я экономная. Будь моя воля, вы бы ничего не получили. Не за что! Скажите спасибо Леониду Даниловичу.
– Кому сдавать дела?
– Пока Дочкину, а там посмотрим. – Она протянула расходный ордер. – Сумму прописью. Дату не ставьте!
– Че-ерт! – выругался отставник, измазав бланк кровью, сочившейся из разбитых костяшек.
– Не бережетесь вы, Геннадий Павлович! – Заходырка брезгливо взяла двумя пальцами испачканный расходник. – А ведь мы могли бы стать с вами настоящими друзьями. Жаль!
– Еще не поздно…
– Поздно.
Мерзавка резко встала, усмирила ладонью подпрыгнувшую грудь и ушла. Скорятин проводил взглядом ее презрительно подрагивавшие ягодицы, потом все-таки позвонил Марине. Сначала тянулись долгие гудки, он хотел дать отбой, но жена наконец отозвалась снотворным голосом:
– Ну что тебе еще? Геноцид какой-то! Только уснула…
– Что делает Вика у Шабельского?
Ласская долго не отвечала, дышала в трубку, потом вымолвила:
– Сам-то как думаешь?
– Я сейчас тебя спрашиваю!
– Все-таки выследил. Я-то думала, тебя кроме этой рыжей проститутки больше ничего не интересует.
Геннадий Павлович вяло удивился: оказывается, куча отставного женского мяса способна на ревность, даже на бдительность. Хорошо еще, Марина не знает, что на самом деле выкурвила Алиса с этим индопахарем. Вот бы потешилась!
– Я не выслеживал. Мне сказала Заходырка.
– Ну и хорошо, что сказала…
– И что все-таки Вика забыла у Исидора? Он тоже ее первый мужчина?
– Совсем дурак?
– Объясни!
– Ты и так все понял.
– Нет, объясни!
– Девочка хочет видеться с отцом.
– Что?! С каким еще отцом…
– Высплюсь – поговорим.
Жена повесила трубку. Гена долго сидел, тупо слушая короткие гудки. В них угадывалось, как в колесном перестуке, бесконечно повторяющееся слово. Но какое?
…Исидор, в приталенном итальянском костюме а-ля «папаша Корлеоне», ходил по кабинету и убеждал, а спецкор, понурив голову, слушал.
– Генацвале, не дури!
Гена сообразил, что у Шабельского и Марины совершенно одинаковая шутливая манера переиначивать его имя на разные лады.
– Пойми ты, крокодил, у дочери должен быть отец. Должен! Ты вырос с отцом? Вот! А я без отца. Папа от инсульта умер, когда арестовали Фефера по делу космополитов. Папа был помощником у Фефера. А мама играла в театре у Михоэлса. И осталась без ролей. Ты понимаешь?
– Понимаю.
– Да, твоя Зоя – очень интересная… особа. Возможно, даже женщина твоей жизни…
– Откуда вы знаете?
– Знаю! Ты будешь всю жизнь раскаиваться, рваться сердцем назад, к семье. Она, кстати, это понимает…
– Кто?
– Мятлева.
– Откуда вы ее знаете?
– Я был в Тихославле.
– Зачем?
– Меня просила Марина. Зоя Дмитриевна все поняла и просила передать, что никаких претензий к тебе не имеет.
– Врешь! – Скорятин схватил шефа за галстук и потянул на себя.
Исидор, багровея, с трудом вызволил свой полосатый «Хермес» из побелевшей пятерни собкора, отдышался и положил перед подчиненным конверт с портретом Героя Советского Союза Константина Заслонова.
«С такой-то фамилией просто невозможно не свершить подвиг…» – думал Гена, вынимая из конверта тетрадный листок в клеточку, исписанный ровным красивым почерком, каким заполняют библиотечные формуляры.
Геннадий Павлович!
То, что мне рассказал друг Вашей семьи, совершенно меняет дело. К сожалению, во все обстоятельства Вашей семейной жизни Вы посвятить меня не удосужились. Напрасно. Все тогда было бы по-другому. Впрочем, майские грозы бурные, но скоротечные. К утру даже лужи высыхают. Желаю Вам счастья и обильного потомства. Дети оправдывают все, даже стыд. Ждем от Вас новых высокоталантливых статей, Ваша гражданская смелость всегда вызывала уважение. Привет от Ильи. Он возвращается на работу в музей.
З. М.
– Вот как было, Ниночка! Я не виноват… – прошептал он и нажал кнопку селектора.
– Оля, у нас есть что-нибудь вроде йода и пластыря?
– Ой, сейчас найду!
36. Невозвратимое
…Когда родилась Вика, Гена ощутил в душе странную беспечность, словно нес ответственность только за сохранность уродливого Марининого живота, но не имел никакого отношения к лиловому писклявому уродцу, появившемуся на свет из чрева подурневшей, разлюбленной жены. Устремляясь чуть свет на детскую молочную кухню, он ловил иногда себя на дурацкой мысли: куда я бегу, почему, зачем? Скорятин пропустил даже заседание семейного совета, на котором новорожденную назвали Викой в честь двоюродной бабушки – актрисы театра Михоэлса Виктории Ласской.
– Генотип, покачай Вику!
– Вику?
– Твою дочь зовут Викторией. Забыл?
– Ничего я не забыл.
Но вот однажды ночью Вика, синяя от натуги, орала у него на руках, страдая от газов. Вдруг девочка замолчала, долго смотрела на Гену синими всезнающими глазами и хитро улыбнулась, став сразу и навсегда любимой дочерью.
В мае, через год после незабвенной грозы, в воскресенье, Скорятин поехал на кладбище к отцу. Но вместо того чтобы припарковаться возле теток с бумажными цветами и выбрать гирлянду, он вдруг, повинуясь неведомой силе, даже не проведав могилу, рванул по Звенигородскому шоссе к Кольцевой дороге, потом до Нижегородки и дальше без остановок – в Тихославль. Трасса была почти свободна. Караваны импортной жратвы и подержанные иномарки с правыми рулями еще не забили склеротические дороги отечества. Возле редких, как магазины «Березка», АЗС выстроились очереди из легковушек: автолюбители караулили бензин. Гена мчался на серебристом «Москвиче-2141», купленном за книжные гонорары по лимиту Союза журналистов. Новинка советского автопрома еще не примелькалась на улицах: неосведомленные водители и пешеходы удивленно провожали взглядами незнакомую разновидность легковушки, для отечественной модели слишком обтекаемую, а для иномарки недостаточно изощренную. «Жигули» оседлала Марина. Теперь, пока свекровь пела колыбельные горластой Вике, жена сама возила Борьку на музыку и большой теннис в Лужники, сдавала на руки тренеру и любовалась, как лихо сын управляется с огромной ракеткой. Кстати, Исидор жил рядом, на набережной, в доме с аптекой, его болезная супруга не вылезала из санатория. Пожилые еврейки очень любят лечиться, а вот молодые спешат на стороне запастись плотскими восторгами, чтобы было о чем вспомнить в недужной и неказистой старости.
«Мог бы и тогда догадаться!» – думал Скорятин,
