Глубокая печаль - Син Кёнсук

«Да, может быть, так и будет», – подумала Ынсо, уже решив для себя не звонить Сэ. Она повернулась спиной к телефонной будке, как вдруг вздрогнула: «А что если и Ван сейчас хочет позвонить мне, но стоять в очереди перед телефонной будкой не собирается, поэтому отказался от возможности позвонить? Хотя если любишь, то дождешься своей очереди и все равно позвонишь. Даже если надо будет переждать не троих, а пятерых человек. О, если бы только попросил позвонить не Сэ, а Ван!»

Почувствовав себя невероятно одинокой, Ынсо торопливо вошла в лифт. Лифт был совершенно пуст. Тут она осознала, что хочет позвонить именно не Сэ, а Вану, даже когда он в командировке. Ей стало жарко, лицо раскраснелось, она обмякла и тут же осела в углу кабины. Она попыталась встать, но, снова вспомнив Вана, горько заплакала. Этажом ниже кто-то хотел войти в лифт, но, увидев Ынсо всю в слезах, не переступил порога и отправил кабинку дальше.

Ынсо вышла из лифта и прошла в парк, перед которым пела пожилая женщина. Села на скамью под глицинией и снова заплакала. Звуки песен старушки были слышны и в парке, она перестала сдерживать свой плач и зарыдала. Через некоторое время, почувствовав рядом какое-то движение, подняла голову. И увидела двух маленьких девочек, сидящих перед ней на корточках. Наблюдая, как она плачет, закрыв лицо руками, одна из девочек тоже была готова вот-вот расплакаться – в ее глазах блестели слезы. Ынсо с трудом приподняла опухшие от слез глаза и попросила их уйти. Но дети и не подумали уходить, а та девочка – со слезами на глазах – даже подошла к ней и сказала:

– Не плачьте, пожалуйста, – и после этих слов девочка уткнулась личиком в колени Ынсо и тоже заплакала навзрыд.

Поведение девочки тронуло Ынсо, она вытерла свои слезы, наклонилась над плачущей девочкой и, не зная, что делать, потрясла ее:

– А что ты плачешь?

– А она плакса. Плачет даже при виде собачек, – сказала сочувственно другая девочка, сидя напротив них на корточках.

Пока Ынсо раздумывала, как избавиться от плачущего ребенка, та еще глубже зарылась в складки ее юбки, продолжая всхлипывать. Другая девочка, назвав свою подругу плаксой и не придумав что бы еще такого сказать, убежала к цветочным клумбам.

Ынсо осторожно отстранила от себя плачущую девочку и, словно убегая от нее и от себя самой тоже, быстрым шагом направилась к автобусной остановке и села в первый подошедший автобус. Она не знала, куда отправиться, поэтому проехала один квартал и сошла на оживленной главной улице города, где было много разных магазинов.

Выйдя из автобуса, Ынсо сразу обратила внимание на ряд совершенно пустых телефонных будок и встрепенулась: «А если я снова позвоню и Ван возьмет трубку, что я ему скажу? – подумала Ынсо, но одернула себя. – Тебе же сказали, что он в командировке, куда ж ты собралась звонить?! Даже если мне и удастся поговорить с ним, у меня не хватит смелости спросить, почему он не сдержал обещания. Он уже, наверное, совсем забыл о своем обещании?»

«Заветная клятва» – кажется, так называется стихотворение Уильяма Йейтса. На память Ынсо пришли строки из этого стихотворения:

Ты неверной была

Нашей клятве заветной —

Стали другие подругами мне.

Я один на склоне жизни и смерти,

Нахожу забытье в вине,

И вновь твой образ является мне.

Почему тогда он не позвонил ей еще до того, как позвонила она? Почему тогда не пришел в назначенное место? Почему не сказал ни слова, не предупредил? Почему именно она, измученная ожиданием, первая позвонила ему и слабым голосом спросила его об этом, а он небрежно бросил, что не знает.

«Не знает?» – от этих слов Ынсо замерла. «Он говорит, что не знает потому, что забыл или что-то случилось? Если что-то случилось, то можно было сказать или предупредить. Но Ван, что бы я ни говорила ему, не слушал и лишь обрывал меня словами: ″Разве это так важно?″ – и, закурив, затягивался сигаретой. Потом я все же решилась спросить его снова, а он бросил: ″Я устал″».

«Так что же тогда важно?!» – терзалась Ынсо. Она так измучилась, что не смогла бы в тот момент поднять и чашку кофе.

Ынсо пошла дальше.

Она решила для себя, что больше не будет спрашивать, почему он так поступил. Хотя и решила, но все же ожидала звонка с объяснением, чем сильно утомила себя.

Ынсо без всякой цели ездила по эскалатору универмага, перегибаясь через перила, пыталась рассмотреть то одно, то другое. Повсюду в большом количестве были выставлены новые весенние модели одежды и обуви. Манекены были одеты в воздушные блузки, на витринах стояли блестящие белые туфли. Разглядывая отделы с одеждой и проходя мимо, она вдруг остановилась перед обувным отделом и, вспомнив о плачущей на ее коленях девочке, непроизвольно потрогала свою юбку: «Как ребенок может заплакать, видя слезы совершенно незнакомого ему человека?» Она стала рассматривать жемчужные бусы в ювелирном отделе, и они напомнили ей слезы той маленькой девочки. Она взгрустнула и вышла на улицу.

«Что бы мне сделать?» – Стоя под весенними лучами солнца, Ынсо окинула взглядом высоченные здания и, как ребенок, машинально засунув большой палец в рот, стала сосать его. На каждом здании развевались рекламные плакаты.

Как только на нее накатывали думы о Ване, становилось невыносимо больно, трудно было дышать, не хватало воздуха, и ей ничего не оставалось, как бродить по улицам, сосать свой палец, и это успокаивало.

От переутомления глаза ее слипались, чтобы не уснуть на месте, она долго стояла на улице и смотрела вверх на окна зданий. «В них, наверное, столько людей, столько окон, но почему-то нет ни единого открытого окна». – Ее безразличный взгляд остановился на каком-то плакате: «Выставка четырех американских постмодернистских художников».

Ынсо направилась к зданию, где развевался этот плакат. Картинная галерея находилась на седьмом этаже – пришлось садиться в лифт. Двери закрылись, но кабинка не трогалась с места. Мгновенно она бросилась к дверям, вспомнив свой страшный сон в фуникулере и свое деформированное лицо, рефлексивно протянула руки, чтобы застучать по створкам, но одумалась и усмехнулась. Кнопка седьмого этажа не горит. Она просто села в лифт, забыв нажать на кнопку этажа. Из-за этого мгновенного кошмара по всему телу пробежали мурашки. Ынсо нажала