Глубокая печаль - Син Кёнсук
Садясь в машину, им вдвоем показалось, что не они, а оставшаяся одна мать уезжает от них в далекую дорогу. Чтобы в последний раз, еще хотя бы раз, увидеть одиноко стоящую на заснеженной улице мать, Ису оглянулся в заднее окно такси и вытер рукой запотевшее стекло:
– Мама!
Мать неподвижно смотрела вслед буксующему такси. Наконец машина сдвинулась с места, мать стала удаляться, уменьшаться в размерах и таять, как снеговик, и скоро совсем исчезла.
– Железнодорожный вокзал, пожалуйста.
Водитель был в полной боевой готовности: в меховой шапке, а поверх нее – наушники из кроличьего меха; колеса машины были обмотаны цепями, но все равно она ползла черепашьим шагом.
– Вокзал? Вам в сторону Сеула?
– Нет, нам в обратную сторону – в Кванджу.
– В Кванджу?! Поезда не идут в Кванджу. Все стоит от Чонвона до Джансонга.
– Это поезда-то встали?!
– Да и не говорите. Никогда еще такого не было.
– А как было раньше, когда выпадало столько снега?
– Раньше полдня ничего не ходило. Но хотя автобусы и стояли, поезда ходили всегда, и было еще ничего. А сегодня… о-хо-хо… что будет!
Такси кое-как въехало по крутому горному склону. Раньше, в школьные годы, в такую погоду тот, кто первым, крепко обмотав галоши на меху веревкой, доходил до школы и узнавал, что объявлен выходной, возвращался и сообщал об этом всем. Даже сосны и могилы в горах стояли белые от снега.
– Что же делать? – забеспокоилась Ынсо.
– Кто не на своем месте, тот и мучится.
Молчание.
– Никуда не хочется ехать. Залезть бы сейчас в горячую ванну.
Ынсо искоса посмотрела на Ису: «И откуда у него взялось это желание?»
Брат скривил физиономию и через некоторое время снова заговорил.
– Ынсо?
– Что?
– Неужели тебе так трудно быть в ладах с матерью?
Молчание.
– С другими людьми ты ладишь, а что с мамой-то?
«Что я такого сделала, что ты так набросился на меня?! – хотелось ответить Ынсо, но она промолчала. – Наверное, если бы я по-другому вела себя с матерью, Ису бы так не говорил».
Молчание.
– Когда я вижу, как ты обращаешься с мамой, ты пугаешь меня… И почему ты так? Это же наша мать? Мать! Все осталось в прошлом, отец умер, мать постарела. Когда был жив отец, она и так здорово от него натерпелась, а теперь ты начинаешь…
Молчание.
– Однажды мне все стало понятно. Когда думаю, смогу ли я хотя бы еще раз увидеть ее, все, что было недоступно моему пониманию, сразу разъясняется.
Ису откинул голову на спинку кресла.
«Говоришь, что можешь ее больше не увидеть?» – внезапно Ынсо почувствовала такую тяжесть, как будто увязла в жидкой глине. Молча взяла руку брата и положила к себе на колени: ногти на пальцах парня были прямо подстрижены, в соответствии с формой пальца.
– А вы можете нас довезти до Кванджу?
– Ойгу! Нет, не могу. Я сюда-то не хотел ехать, но столько нуждающихся людей, что пришлось. Вот и сейчас застряли… Нет, на сегодня хватит. Поеду в центр и буду только там.
– Я вам сполна заплачу. Что нам делать, если ни поездов, ни автобусов нет? Мы же не просто так едем. Брата в армию забирают. К трем часам объявлены сборы… Мы и так заранее вышли, а толку-то? Прямо и не знаем, что делать. Если куда в другое место ехать надо было, мы б вовсе не поехали.
Молчание.
– Пожалуйста, довезите! В тридцать первую часть. А?
– Да хватит вам!
– Я с вами еще и обратно поеду, потому что мне обязательно надо вернуться. А?
– В армию, говорите? Если бы по другому случаю – не поехал бы. Только хорошенько подумайте об оплате.
Ынсо договорилась на восемьдесят тысяч – это было в два раза больше обычной платы туда и обратно до Кванджу. Все это время Ису сидел молча, не двигаясь, и выглядел совсем одиноко.
Такси доехало до района. Снег падал и падал. Накрепко запертые жалюзи магазинов делали улицу безлюдной и совсем заброшенной. Но около кинотеатра горел свет в одной кофейне. Оттуда, со второго этажа, на улицу спустилась официантка, на вид ей было лет тридцать. Ее маленькое лицо было таким уставшим. Она спустилась до последней ступеньки, остановилась, оглядела заснеженную улицу и замешкалась. Потом все-таки шагнула вперед и пошла, шаркая шлепками, прижав к груди обвязанный платком кофейник.
Такси, проехав через платные кассы, выехало на трассу скоростного шоссе. Внезапно все вокруг потемнело. Солнце закрыли тучи. Тьма сгустилась, вмиг, завывая, налетела снежная метель, все вокруг заволокло непроглядным мраком.
– А кто такая эта Чонхе? – все еще держа руку брата на своих коленях, неожиданно спросила Ынсо.
Ису сидел с закрытыми глазами, плотно вжавшись в спинку сиденья, словно толкая такси назад. Казалось, что он не собирался отвечать ни на один ее вопрос. Но как только прозвучало имя Чонхе, он открыл глаза и подался вперед.
– Откуда ты знаешь ее имя?
– А что? Разве мне лучше не знать?
– Вчера ночью я, видимо, много наболтал… Ну, что я про нее наговорил?
– Да нет, ничего. Только имя… Ты все время звал ее.
Ису рассмеялся. Хотя и рассмеялся, но в наклоне головы ощущалась горечь.
«Неужели он грустит, потому что не смог выполнить обещание? Или потому что приходится сдерживать горячее чувство?» Видимо, его душа стремится приблизиться к ней даже во сне. Среди заснеженных гор в ушах Ынсо все еще звучал низкий голос Ису, зовущий Чонхе.
«Для Вана…» – Ынсо наклонила голову. Было время, когда она была для Вана как Чонхе для брата. Тогда у Вана были длинные пальцы и красноватый нос. Из-за этого носа его с детства дразнили Рудольфом. Тогда еще Ван не знал, был ли Рудольф оленем Санта-Клауса или фазаном, и всякий раз сильно сердился, когда его так называли.
Когда Ынсо и Ван встречались, его нос всегда был красным, даже когда они смотрели на звезды. Ощущая дуновение свежего ветра и шелест мягкой молодой травы, Вана беспокоила мысль, что Ынсо может запомнить из всего этого только его красный нос.
Она очень ждала простых слов от Вана на его проводах в армию, пока обедали напротив сборного пункта вместе с друзьями, ждала что-то вроде: «Давай останемся прежними». Но Ван так и не произнес их и все переживал из-за своего
