Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

— Анфиса, да замолчишь ты, наконец, или нет? — Мурзайкин не знал, что предпринять, чтобы унять женщину. Налил себе еще стакан водки, потянулся к рюмке Анфисы.

— Хватит дуть, беспутная душа твоя! Она денег стоит, — закричала та, вырывая из рук Ивана Филипповича бутылку.

— Слушай, да ты, по-моему, уже с кем-то напилась до чертиков! — сообразил раздосадованный гость. И окончательно сник, почувствовав себя обворованным средь бела дня.

— А тебе какое дело? Ты, что ли, расходовался? Ты за себя боишься заплатить, не то чтобы одинокую женщину поддержать.

Мурзайкин в сердцах выхватил из внутреннего кармана десятку, бросил ее на стол.

— На вот, подавись! Думал, женщину нашел, а она, оказывается, обыкновенная шлюха, паскуда. — И, пометавшись по кабинету, выскочил на улицу.

А вслед ему неслось:

— Я тебе покажу, какая шлюха. Я тебе этого так не оставлю, помяни мое слово, боров беспутный!

Никогда еще Иван Филиппович не чувствовал себя таким обиженным, несчастным. Да что это в самом деле? Любовница, грубая, бесчестная женщина, всякий раз запускающая руки в его карманы, посмела испортить ему настроение, так оскорбить. Да уж ладно, если все этим и кончится, но ведь она еще чем-то угрожает. А что, если возьмет, да и напишет или расскажет обо всем Уге? Он представил, какое страдание появится на красивом, благородном лице жены. Она, конечно, не станет упрекать его, осыпать, как Анфиса, бранью. Только еще больше отдалится, уйдет в свою работу.

Ивану Филипповичу стало не по себе: унизиться до какой-то беспутной торгашихи! Стало жаль жену: ведь она лучше всех тех женщин, которых он знавал. Зачем же он так ее обижал, обворовывал себя? Все, конец распутству! Так недолго остаться и без семьи на старости лет.

Иван Филиппович почувствовал, как его грудь прямо-таки распирает от любви и уважения к жене, такой милой, красивой, благородной и интеллигентной. С этого часа он будет принадлежать лишь ей. Он постарается искупить свою вину, добиться прощения. Уга добрая, сердечная, чуткая, она непременно поймет его, все простит.

Домой Мурзайкин приехал почти успокоенный принятым решением. Вот сейчас он бросится к жене, расцелует ее, и в семье навсегда восстановятся мир и согласие.

— Женушка! — с порога ласково крикнул он. — Где ты там? Я хочу тебя видеть.

Но ему навстречу вышла дочь.

— Что это с тобой, отец? — удивленно спросила она. — Выпил лишнего, что ли?

— Выпил, но не лишнего, а чуть-чуть, для душевного покоя и равновесия. И хочу видеть свою милую женушку, твою мамочку. Где она?

— Ты же знаешь, где: на работе, в санатории.

— Почему не дома? Я хочу, чтобы моя жена была дома!

— Она, видишь ли, не знала, что ты сегодня опять не заночуешь в… своем служебном кабинете.

Анна с такой брезгливостью посмотрела на отца, что тот ужаснулся — им все известно.

Это было очень не вовремя: предстояло заседание парткома, и кто знает, чем оно для него кончится?

12

Рано утром Мурзайкину позвонил заместитель секретаря парткома Иштулов:

— Иван Филиппович, здравствуй. Вчера вечером к нам на завод приехал инструктор промышленного отдела обкома партии Христов. Вызывал меня, беседовал с главным инженером, просил разыскать тебя. Допоздна искали по всем телефонам — не нашли.

— Знаешь, ведь, где я был, — с упреком произнес Иван Филиппович. — Обследовал жилищные условия трудящихся. Так бы и сказал.

— Дак я так и объяснил Тодору Гроздановичу. Он ничего, просто ставлю тебя в известность. Ну и чтобы нигде не задерживался, вовремя прибыл на завод. Христов обещал приехать часам к девяти.

— Какое у него настроение? — не смог скрыть беспокойства Мурзайкин.

— Да трудно сказать, — дипломатично ответил Архип Прокопьевич. — Никаких замечаний, выводов не делал. Только задавал вопросы, слушал, кое-что записывал. Просил сегодня собрать расширенное заседание парткома. Договорились на десять утра.

— Ну, это ладно, понятно, но не уловил, как он настроен в отношении Чигитова? Поддерживать будет или… как? Ведь такой несчастный случай по его вине, — нетерпеливо допытывался Мурзайкин.

— Не знаю, ничего не говорил, — повторил Архип Прокопьевич. — Но вообще-то, по-моему, он хорошего мнения о Сергее Кирилловиче.

— Христов давнишний приятель Чигитовых. Можно сказать, родственник. Разве он может быть объективным в оценке сложившейся обстановки?

— Постой, постой, Иван Филиппович. Какой же он, болгарин, родственник чувашам Чигитовым? — не понял Иштулов.

— Он в молодости ударял за матерью Сергея, Харьяс. Не исключено, что дело и дальше тогда у них зашло…

— Ну, Иван Филиппович, — с укоризной заметил Иштулов, — ты уж извини меня, но на таком уровне лучше бы нам не говорить.

— Ладно, ладно, я же пошутил, чтобы ты знал, — согласился Мурзайкин. — Говоришь, в десять заседание парткома? Кого приглашаешь?

Архип Прокопьевич перечислил, хотя мог бы этого и не делать.

— Вот что, пригласи еще своего сына Аркадия. По-моему, он парень умный, деловой, перспективный. Пусть выступит. Подожди, подожди. А главного технолога Саркамышева зачем? Он же не член парткома? — почему-то испугался директор завода.

— Так ведь заседание расширенное, как же без главных специалистов? Сам посуди.

— Ну, ладно, чувствую, вы там вокруг моей шеи петлю затягиваете. Только знайте, легко не дамся, если что, со многих головы полетят. — Мурзайкин угрожающе бросил телефонную трубку на рычажок: пусть Архип Прокопьевич не забывает, что разные там представители приезжают и уезжают, а директор остается. И он не простит, если его не поддержат или предадут.

Уже в проходной Иван Филиппович ощутил какую-то особую атмосферу: вахтеры о чем-то оживленно шептались, заметив его, подозрительно поспешно, на полуслове, умолкли. То же самое было и в административном корпусе: при его приближении служащие разбегались по комнатам, на их лицах мелькали вопросительно-любопытствующие улыбки. Одни подозрительно любезно, как никогда прежде, здоровались с ним, другие, напротив, подчеркнуто независимо проскальзывали мимо.

Мурзайкин понял: люди не считают его правым, их симпатии на стороне Чигитова. Ивану Филипповичу сделалось не по себе. Он стал досадовать, что вчера вечером завернул к этой грязной бабе Анфисе и не был дома, когда его разыскивали. Невосполнимая потеря. Он выпустил инициативу из своих рук. В его отсутствие людей настроили в пользу главного инженера. Но Мурзайкин знал: показать свою растерянность почти то же, что признать поражение. И он старался держаться смело, независимо, даже весело.

В это утро Иван Филиппович с особым смыслом закидывал назад голову. Только тщательно выбритый жирный подбородок при этом казался нездорово бледным и дрожал мелко, неприятно, как плохо застывший студень.

Было девять утра, а Христова все не было. Это тоже беспокоило. Иван Филиппович позвонил в партком. Архип Прокопьевич ответил, что Тодор Грозданович