Павлик - Юрий Маркович Нагибин

— Подъел нас молодой человек, батальный! — говорил он, обмахиваясь платком. — Ох, подъел!

— И правильно сделал! — строго заявил Гущин. — Пора нам всем на немецкий язык налечь. А как у вас, товарищи, с языком? — обратился он к Енютину и Новикову.

— Нам он не требуется! — со спокойной гордостью ответил Енютин.

— Это верно, — воскликнул Павлик, — товарищ Енютин может не то что немецкий, китайский текст набирать!.. А вот в следующей партии едут товарищи, в совершенстве владеющие языком: переводчик Кульчицкая, инструктор-литератор Вельш, корректор Ржанов… Товарищ батальонный комиссар, а можно, я начну что-нибудь делать?

— Ну, как же так — прямо с дороги! — улыбнулся Гущин. — Надо сначала привести себя в порядок, поесть, да и на боковую.

— А я совсем не устал! Я бы мог…

Павлик не успел договорить, как послышался высокий тенор, напевавший: «Вернись в Сорренто, вернись скорей!» — и в комнату вошел полный, статный политрук с красным, пышущим здоровьем лицом и ярко-зелеными шальными глазами.

— Послушайте, Кушнерев, — поморщился Гущин, — неужели нельзя без пения?

— Потребность души, Николай Константинович, — свободно ответил политрук. — Я и не пою вовсе, песня сама рвется из груди.

— Вот что: проводите-ка товарищей в столовую, — сказал Гущин. — Это наши новые сотрудники. Инструктор-литератор Чердынцев и типографский цех… — Гущин заглянул в бумаги: — Товарищи Енютин и Новиков.

— Привет пролетариям умственного труда! — воскликнул Кушнерев, пожимая руки прибывшим. — Инструктор Кушнерев, «поющий политрук», как меня тут окрестили. Пошли питаться! Форвертс! Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе!

«Мне повезло, — думал Павлик, шагая следом за Кушнаревым, — какие тут все славные люди!..»

Когда Павлик вернулся из столовой, Хохлаков сказал ему с широкой улыбкой:

— Вам хотелось работы, юноша, не так ли? Идите сюда, я кое-что для вас приготовил.

Как это здорово — сразу включиться в дело! Правда, работа оказалась не ахти какая: надо было расклеить по альбомам образцы присланных из Москвы листовок, обозначить число экземпляров, указать места их распространения. Листовки-обращения шли в один альбом, листовки с фотодокументами — в другой, листовки со стихами немецких поэтов-антифашистов — в третий и так далее. Всего альбомов — Хохлаков называл их «папочками» — было шесть. Павлик быстро разобрался в этом несложном хозяйстве и за какой-нибудь час разделался с грудой голубых, белых и розовых листков. Он ждал одобрения, но вместо того должен был выслушать суровую, хотя и спокойную отповедь. Оказывается, он почти все сделал не так. Листовки наклеены небрежно, сопроводительные данные внесены недостаточно четким и красивым почерком.

— Когда работаешь для войны, юноша, все должно быть в ажуре, — говорил Хохлаков суховатым, поучительным и вместе покровительственным тоном. — Всякий воинский труд, даже самый малый, требует полного напряжения сил, полной отдачи. Тут не должно быть никакого тяп-ляп. А вдруг командующий потребует к себе наши папочки? Думаете, у него есть время разбираться в ваших каракулях? — Тут голос его посуровел, жидкие брови стянулись к переносью. — Если так относиться к делу, знаете что получится? Патрульный забудет спросить пароль, часовой вздремнет на посту, боец поленится вычистить винтовку. То же и в политработе — малейшее упущение гибельно. Запомните, юноша, раз и навсегда: по нас равняется весь фронт! — Он поднял толстый палец в черных волосках. — Я жду от вас фи-ли-гранной работы, чтобы комар носа не подточил. Вот, поглядите, — он вынул из стола альбом и протянул его Павлику.

Павлик перелистал альбом и устыдился. Это была мастерская работа: идеально ровно наклеенные листовки были обведены красными и зелеными рамками, над ними каллиграфическим почерком выведены выходные данные, ни единой помарки, ни следов клея, казалось, листовки держатся на толстых листах альбома одной лишь силой притяжения.

— И все это я делал один, — грустно сказал Хохлаков. — Я думал, что обрету в вас помощника, горячо преданного нашей работе юношу, и вот… — он печально покачал большой головой.

— Товарищ старший политрук, — взволнованно и покаянно проговорил Павлик, — разрешите, я сяду и все переделаю!

— Что ж, попробуйте, — как-то вяло, видимо разуверившись в Павлике, согласился Хохлаков. — А я прилягу. Устал…

…В большой комнате все давно уже спали: Гущин и Хохлаков в закутке за печкой, Кушнерев на сдвинутых скамейках, Енютин и Новиков на полу. А Павлик возился с альбомом. Его радовало, что, пока другие спят, он несет трудовую вахту. Он должен сделать эту работу не хуже Хохлакова. Если уж он с таким простым делом не справится, — грош ему цена! И хотя зевота судорогой сводила челюсть, Павлик заставлял себя тщательно обрабатывать каждую листовку. Когда наконец все было кончено, он написал матери открытку: «Мама, я благополучно доехал и ужо включился в работу. Все очень интересно, люди прекрасные, я многому научился, думаю, из меня выйдет политработник…» Лишь после этого он расстелил на полу шинель, закутался в одеяло и мгновенно уснул.

Долго спать Павлику не пришлось: задолго до рассвета в комнату с шумом ввалились прибывшие поездом сотрудники «Фронтовой-солдатской».

Павлик встретил товарищей, как старожил, он мог указать, где висит рукомойник, где находится «гальюн», мог ответить на взволнованные расспросы Кульчицкой о том, есть ли тут горячая вода, с небрежным видом бросил Вельшу: «Только сейчас прилег, с ходу завалили работой». Радостное сознание своего превосходства не покинуло Павлика и утром, когда стало известно, что Политуправление перебазируется в другой населенный пункт, и все без толку засуетились, а он, непричастный общему волнению, просматривал вместе с Хохлаковым свою ночную работу.

— Хотелось бы покруглее почерк, — благосклонно заметил Хохлаков, — но вообще дело у вас пойдет. Мы сработаемся… Как вас по имени? Павел? Мы сработаемся, Павлик!.. — он смягчил букву «а», отчего у него получилось «Пэвлик».

Павлика огорчило, что Хохлаков сразу наградил его ненавистным уменьшительным, но похвала была приятна, и он с радостным лицом кинулся упаковывать «папочки», вызывавшие у него сейчас чувство нежности.

Колонна грузовиков и легковых автомашин, перевозивших личный состав и матчасть Политуправления — канцелярские столы, шкафы, стулья, ручные печатные станки, пишущие машинки, рулонную бумагу, — растянулась чуть не на километр. Хотя название конечного пункта следования держалось в строгом секрете, все знали, что едут в Малую Вишеру. Перед самой отправкой людям выдали по огромной золотистой буханке горячего черного хлеба и по кругу кровяной колбасы. Это был уже настоящий военный поход: длиннющая колонна машин, наблюдатели, кричавшие «Воздух!», когда вдалеке показывался самолет, сновавшие взад и вперед на «виллисах» адъютанты…

Павлик ехал в кузове грузовика вместе с художником Шидловским и цинкографом Новиковым. Дорога шла лесами и перелесками, холмами и равнинами, яркое солнце, не