Трое в тайге - Станислав Васильевич Мелешин

У него большие синие чистые глаза, в которых много отцовской теплоты и доброты, когда он спокоен, и только полные, небритые щеки, — когда он кричит — раздуваются. От наплыва морщинок глаза суживаются, стареют, в них вспыхивает колючий огонек.

Сейчас он начнет тихо говорить, но скоро снова перейдет на крик. Матвеев часто кричит.

Директор встретил Ольгу строго-официально:

— Я вызвал вас затем, чтобы сообщить вам, дорогая товарищ… что у нас нелады с консервным комбинатом. Много жалоб со стороны приемщиков оленей на то, что оленье мясо сухое, тощее, жесткое, невкусное.

Вопрос об этом обсуждался на бюро райкома. Матвеев получил выговор, принял вину на себя. Работники совхоза сбились с ног — у каждого с Матвеевым был «крупный разговор». Встал вопрос об усилении борьбы с потерей веса, падежом и болезнями оленей.

— Да-да! — подтверждает Ольга и кивает головой.

— Что «да-да»?! Давайте говорите, выкладывайте. Будем соображать вместе!..

Его раздражает эта напудренная «девица с образованием», спокойно выслушивающая его гневную речь. «Зачем она губы красит? Замуж спешит. Какой у нее вздернутый мальчишеский нос. Веснушки на нем все равно видны сквозь пудру. Заработалась здесь на севере и замуж не успела. Замуж выйдет за Комова — директора школы, окрутит его, это ясно».

Матвеев ждет, когда заговорит Ольга. «Начнет трещать о болезнях ученым языком, латынь ввернет еще — понимай ее».

Матвеев придвинулся к столу, навалился грудью на его край, закрыл собой бумаги, погладил ладонью потертое сукно.

— Понимаете, Ольга Ивановна… Мне нужны практические меры.

Это звучит как укор ей — главному ветврачу.

Но Ольга не хочет оправдываться: виновата, конечно, и она.

Вздыхает. Начинает говорить тихо, вкрадчиво, следя за меняющимся выражением лица директора:

— Мне нужно сделать еще несколько ветеринарных экспериментов, в неслужебное время…

Матвеев стучит пальцем по столу:

— Нет, Ольга Ивановна, хватит с меня экспериментов. Меня интересуют простые вещи: оленеводство, плановый забой, браковка, рост оленей! — застучал ящиками стола, помолчав, попросил:

— Дайте папиросу — мои кончились.

Матвеев закурил, смахнул пепел с бумаг.

— Вам нужны практические меры?! Их много.

Матвеев насторожился, пододвинул бумагу, взял карандаш.

— На мой взгляд, нужно перестроить всю работу на новый лад. Ведь у нас такое большое хозяйство — целое социалистическое производство, а мы растим оленей по стародавним привычкам… — перевела дыхание. — Я представлю вам, товарищ Матвеев, свои соображения письменно.

— А зачем письменно? Выкладывайте, что есть, прямо на стол.

Ольга помедлила:

— Ну… взять хотя бы вопрос об отяжелевших важенках. Мы до сих пор гоняем их на далекие кочевья… получается в результате худосочный отел. На мой взгляд, нужна специальная зона для пастьбы оленух, для отела.

— Говорите еще, Оленька… — Матвеев скрестил руки на животе, прикусил губу.

— Еще?! — Ольге стало легко и свободно. — Ведь весь вопрос роста наших стад упирается в молодняк?!

Матвеев расцепил руки, указал пальцем на Ольгу, соглашаясь, кивнул:

— Вот!

— Телят-олежков я бы, как ветврач, не советовала, и даже запретила бы брать на длинные переходы при пастьбе. Они гибнут от сильного ветра и ночного тумана. Притом пришла пора тщательной сортировки оленей. У нас, знаете, привыкли растить оленей гуртом и как попало…

Ольга продолжает говорить. Матвеев смотрит на нее в упор; у него вздрагивают щеки.

— Так, так, так! — Молчит, обдумывая что-то, грызет спичку.

— Вот как… дела-то наши… — Матвеев встает и, тяжело поднявшись, ходит по кабинету: — И чего вы раньше молчали? Я прошу вас, Ольга Ивановна, собрать ветперсонал и лично побеседовать. Это вы можете. Главное, обратить внимание на то, как серьезно наше сегодняшнее состояние, заставить задуматься, тревожиться… Под вашим началом шесть ветврачей женщин, не считая молодых фельдшериц… А то, знаете, этакое блаженное спокойствие в вашем хозяйстве, в вашем, — Матвеев усмехнулся: — «женском монастыре»…

Ольга встала.

— Ну, знаете, товарищ Матвеев! — взметнулись брови, закусила нижнюю губу: «Что же ему сказать обидное, что же? Да нет, ничего не скажешь. Прав он». Проглотила сухой комок в горле, устало опустила руки, произнесла:

— Ну… знаете…

Матвеев крякнул, отвернулся к окну, разгладил загнутый угол диаграммы.

— Знаю.

Ольга вздыхает и удивляется матвеевскому спокойному «знаю».

Он выдвинул ящик стола, забарабанил пальцами по календарю.

Ольга подсунула Матвееву папиросы. Отошла к окну.

«Уже темно. Падает снежок. Он такой мягкий, теплый, легкий и чистый». Ольге захотелось пойти на улицу, ступить на землю, подышать.

«Все хорошо. Наладится работа. Комбинаты будут получать после плановых убоев хорошее жирное мясо. Жалоб не будет».

Матвеев курит жадно, долго держит дым во рту, надувает щеки — отдыхает. Ольга смотрит из окна на ограду. Ограда железная, крепкая, витая: «Ее привезли издалека, из Сибири. Вот и я тоже издалека. Но я не крепкая, не железная. Комов… это фамилия. А человек? Он милый, не такой грубый, как Матвеев. Я и Комов — пара, да? А почему нет? Он любит меня. — я это знаю. Люблю ли я? Были интересные встречи, были разговоры о свадьбе. Он сделал предложение мне выйти за него замуж. Но тогда я его не любила. А теперь? А теперь… не знаю…»

— Ольга Ивановна, что с вами? — слышится тихий голос Матвеева.

— Со мной?

Земля стала светлой, тонкая железная ограда расплывается, почему-то часто моргают глаза. «Чуть не расплакалась».

Матвеев посмотрел ей в глаза, одергивая френч и приглаживая лысину, как бы извиняясь за то, что ей стало грустно. Мягко проговорил:

— Что нужно сделать? Садись, Оленька. Попробуем созвать совещание всех работников совхоза.

Ольга спрашивает:

— Завтра совещание?

— Нет, после представления вами «обещанных письменных соображений», а пока, — Матвеев оторвал лист от настольного календаря, пишет быстро, мелко. — Вот вам памятка, — потянулся: — Да-а-а. В этом месяце, уважаемая Ольга Ивановна, плановый убой…

Ольге смешно и почему-то становится легко, она иронизирует над Матвеевым: «Плановый убой, плановый убой! Перестроим работу. А вот личную жизнь попробуй перестроить. Кто сделает так, чтоб я была с Комовым вместе. Он в последнее время стесняется говорить о любви. А я хочу быть уверена в нем. Я гадаю, сомневаюсь, капризничаю, наконец! Кто он такой, да полюблю ли я его. А вдруг он не тот идеал, о котором я мечтала и чей образ создала в эти годы?! Может быть… бросить все: совхоз, работу, хозяйку, у которой живу, крики Матвеева, эту холодную землю, в общем Север, — уехать в родной город… Но работа? Замахнулась-то как? И вдруг такая трусость. А диссертация, что это — игра в кошки-мышки?! А Комов?! Здесь останется? Что-то в нем хорошее, теплое и родное». Она вдруг поняла, что нельзя ей так дальше жить одинокой. Остро захотелось каждый день быть счастливой