Дворики. С гор потоки - Василий Дмитриевич Ряховский

— А ты чего оскаляешься? Эка, забава какая!

Доня выдержала его взгляд и, сама не зная, как это получилось, погасила усмешку, подошла к Петрушке и взялась пальцами за ворот.

— Дурак, небось и сменить нечего, а сам не пришьешь. Так и будешь расстесой. Садись, я пришью уж.

Она надавила рукой на плечи Петрушки, и он покорно плюхнулся на край постели. В кофте нашлась иголка с ниткой, и ловкие пальцы Дони быстро замелькали перед глазами Петрушки, блестя острым концом иголки.

— Гляжу я на тебя, какой же тебе год, Петрушка? Ишь какой красняк стал! Недавно будто еще сопли под носом сверкали. Ну!

Петрушка дышал трудно, старался отвернуть лицо, чтоб не дышать в грудь Доне.

— А я почем знаю? По книгам выходит будто осьмнадцатый.

Доня не глядела ему в лицо и, казалось, плохо слышала его речь.

— Об эту пору ребята о невестиной постели думают. А ты еще… Ну, вот и все.

Она перекусила нитку, близко склонившись к плечу Петрушки — от него потянуло крепким потом, молодостью и боязливой настороженностью. Задержалась с ниткой Доня больше чем надо лишь на одно мгновение, но этого было достаточно для того, чтобы в голову забрела шальная мысль, блазь, ребячья игривость. Она неожиданно толкнула в грудь Петрушку, опрокинула навзничь, хлопнув его ладонью по упругому животу.

— Эх ты, куделя!

И потом будто ярче воссиял вечер, задержал свой ход к ночи, долго горел закатными красками, баловался отголосками криков, стуков, скрипов, смягчал их и вскидывал к небу, сразу ставшему высоким, будто поднявшимся над помутневшей землей.

Доня глядела на Петрушку, и казалось ей, что она впервые увидела его круглое лицо с широким носом, синие глаза под густыми выгоревшими бровями, упрямый спереди хохол волос и жаркие, сочные губы, ловко выговаривающие веселые и складные слова. Она тихо, будто стонала, смеялась и тягуче говорила:

— Будет тебе, охальник! Нагрешник ты… Ведь я тебе в мамушки гожусь, а ты такие слова при мне.

Но Петрушка был неистощим. Он рассказывал, как они подкарауливали баб, выбегавших из избы «до ветру», как подслушивали у клетей разговоры баб с мужиками. В другое время Доня осадила бы разболтавшегося работника, забывшего о ее власти в доме, цыкнула бы на него, но сейчас похабные речи Петрушки были ей приятны, они отвечали ее затаенным желаниям, стряхивали с плеч прожитые годы, горечь вдовства, худую славу полюбовницы свекра. Она струилась смехом и гладила ладонями горячие щеки.

С того вечера Петрушка стал для нее в доме приметнее. Доня выстирала ему рубашки, тайком от семейных зачинила штаны. Когда он был в поле, она зашла в амбар, перетряхнула сбитую постель и вечером, для виду, ругалась при всех:

— Черт, лежень! Ишь, за собой уходить не может! В амбаре грязищу завел. Тебе в хлеву с овцами спать впору.

Петрушка озадаченно оглядывался, краснел и с огорчения не стал ужинать. Даже Корней, всегда безучастный к семейным ссорам, и тот, не прожевав добром пожевку, укоризненно нахмурил темный глаз:

— Чего поужинать человеку не дали! Хозяева!

— А это не твое дело! Порядок должен наблюдаться. Авдотья на правиле стоит! — Дорофей Васильев глянул на старуху и неловко потупился.

И сейчас, мучаясь в томительной бессоннице, Доня победно смеялась. «Когда надо, дураки, не вступались, а тут…»

Прокричали вторые кочета. Скрипнули задние ворота, и, слышно, протопал под сараем старик. Доня завела глаза, в них поплелось что-то несуразное: шелковые ленты на грязной дороге, скачут лошади, а морды у них коровьи. Потом в уши ворвались какие-то голоса, и Доня проснулась. На улице разговаривали, стучали ведром и тонко запевала амбарная дверь. Что-то свистящим шепотом говорил Яша, в ответ ему бубнил Степка. Доня встала и начала надевать юбку.

Небо над Афонькиным двором тронулось белизной. Где-то гаркнул грач и подавился росной влагой. У распахнутого амбара Яша гомозился с мокрым бреднем, ругался на Степку, запутавшего мотню. Голос Петрушки вырвался из нутра амбара липлый, будто насквозь промокший.

— Да ладно вам. Успеется.

Доня подошла ближе и, заглянув в плетушку, ахнула:

— Сколько рыбы-то, матушки!

К ней подскочил Яша. Он замахал руками, засигал вокруг:

— Во! Там прямо жуть! Умучились! А, Донька? Молодцы мы?

— Уж молодцы! Прямо и не выговоришь! Что ж, при-несть сковороду, что ль? Небось жарковье устроите?

— Ет соблаговолим беспременно! Золотая, а?

Яша схватил ее за руку, подтянул к себе. Он был мокр, дрожал мелкой дрожью — то ли от озноба, то ли от распирающего возбуждения негаданной удачи.

Костер развели за амбаром. Доня принесла большую сковороду, спустилась в погреб за хлебом, кстати прихватила большой кусок коровьего масла. Рыбу чистили все вместе. Караси были еще живы, слабо отвиливали хвостами и будто вспискивали под пальцами, выдавливающими из них кишки. Один Яша не мучил рыб. Он сначала ударял карася о бревно головой и потом ножичком разрезал ему брюхо.

Доня стояла над костром, шевелила ножом рыбу, отмахиваясь локтем от дыма. У ее ног сидел Петрушка. Он курил, глядя на огонь костра, поминутно зевал и смыкал опухшие веки. Бок Петрушки касался ноги Дони; сквозь тонкую ткань юбки Доня чувствовала шедшее от Петрушки тепло, и хотя давно надо б было переставить ногу, но она сдерживалась, норовила плотнее прижать колено к плечу Петрушки; ей хотелось повалить его на землю и гладить ладонями его щеки, подернутые мурашками бессонного озноба.

Белесая заря набухла кровью. Потянуло ветром. Над степью черными клоками заметались грачи, вспискнули какие-то пичужки: шло утро, веселое, в ленивых переговорах людей, вдруг ставших друг другу близкими, понятными и милыми. Петрушка сочно хрускал кости, облизывая пальцы и изредка взглядывал на Доню. Она встречала его взгляд широко открытыми глазами, слегка раздвигала в неразвернувшейся улыбке губы. Петрушка пугался ее взгляда, ерзал по траве и заговаривал с Яшей.

И когда вся сковорода была очищена, люди начали сыто отрыгивать и чаще зевать, на крыльцо вышел Дорофей Васильев. Он поглядел на полог зари, почесался и, сделав вид, что никого не заметил, опять ушел в сенцы.

Яша захлебнулся смехом и злобой:

— Карасика захотел! Тебе, обормот, ерша в горло, да хвостом наперед!

Когда Доня ушла в дом, рыбаки, столкнувшись головами, уснули тут же, где ели, рядом с умирающим костром, от которого поднимались тонкие завитки дыма, такие же синие, как разгулявшееся степное небо.

10

К уборке ржи вернулся в Дворики Зызы. Он уезжал из дома раза три в