Дворики. С гор потоки - Василий Дмитриевич Ряховский

Кому деньги, кому платье,

Кому красна девка.

Яша ударил в ладоши, щелкнул языком и выскочил на середину избы. Они пели в лад, с перебором, один догонял другого, подщелкивали пальцами и мелко перебирали ногами.

Держал гусли под полой,

Под полой, полой, полой,

Неженатый, холостой.

Даже смущавшийся веселостью матери Гришка на этот раз не отводил взгляда в угол, разинув рот, слушал песню и часто переставлял ноги. Заражала и сама песня и необычайная одушевленность певцов, вкладывавших в несложные переборы мелодии все свое уменье, все остатки бодрости, последние силы измотанной груди. К избе подошли бабы, ребятишки липли к окнам. Лиса, увидев баб, сделала выпляску и крикнула:

— Вот как у нас! С женишком орудуем. Хорош женишок-то мой?

Она взяла Яшу за руку, прижалась к нему плечом, потом размашисто обняла его за шею и чмокнула в губы. За окном грохнули смехом, и Яша, смущенно закрыв рот, поглядел на Лису, и вдруг глаза его побелели, округлились, он издал дикий звук и бросился в сени. Лиса помахала ему вслед и по-прежнему весело крикнула в окно:

— Застыдили! Пожалуй, отобьете еще!

Но смех за окном не повторился. Ребятишки отскочили от окна и дождь-дождем хлынули по выгону.

Выбежав из сеней, Яша остановился в дверях, рванул себя за ворот, и рубашка разлетелась в клочья. Увидев Яшу, бабы окаменели на месте. Но когда Яша вдруг взмахнул руками, метнулся к куче золы и перекувырнулся через голову, бабы ахнули и кинулись врассыпную. Серая пыль золы вспучилась кверху хвостом, и Яша стоял в ней — грязный, орущий, жалкий. Из избы выбежала Лиса. Она приблизилась к Яше и взяла его за плечо:

— Что ты? Окстись! Яков Васильич!

Но он оттолкнул ее локтем, заплевался и начал пушить матом:

— Ты сволочь! Отстань! Отвяжись от меня, раз я тебе командую! Налево кругом! А! Не знаешь команды? Чего рот разинула, стерва пакостная? Яшу тебе хочется, Яшу? — Он заскрипел зубами, схватил приставленный к стенке шест и ринулся на Лису: — В штыки! Коли! Орудуй!

Лиса еле увернулась от шеста, шмыгнула в сени и захлопнула дверь. Яша ударил шестом в окно, прислушался к звону стекол, хотел было ударить в другое, но раздумал и с места взял бегом в сторону. Шумели ребятишки, собаки задохнулись лаем, бабы унимали разблажившихся ребят. Яша несся по выгону, высоко вскидывая ноги и на ходу расстегивая портки.

17

Дорофей Васильев блаженствовал. Босой, со съехавшими подштанниками, он лежал на банной лавке, улепленной березовым пареным листом, задрав рубаху, гладил ладонями пористый, рыхлый живот, поросший серым кустистым волосом. Он глядел в потолок, густо покрытый сажей, и темень потолка ладно сливалась с чернотой помыслов. Изредка он издавал горлом рыкливый звук, вякал слова два из песни и сейчас же замолкал, сплевывая густую слюну на бороду, на грудь. Когда начинала душить тошнота, он, цепляясь за стену пальцами, задирал ноги, садился на лавку, наливал из четверти без меры в банный корец и отправлял в рот. Опять обнимало сладостное блаженство, валило на лавку и опять перед глазами мелькали картины — зеленые, синие, лиловые. Проходили мужики, староста, старостихи, привечавшие словоохотливого веселого старшину; мелькали лица врагов, высовывающие длинные языки. Он грозил им кулаком, и они таяли на черноте потолка. Приступ тошноты неизменно рождал перед взором вороха, дождь, ливень золотых монет. Дорофей Васильев, растопырив руки, ловил монеты и складывал их на грудь. Он жадно собирал огромное количество золота, на груди вырастала гора, от нее трудно вздохнуть, а монеты все льются, звенят и дразнят алчные пальцы. Усталый от денежного ливня, Дорофей Васильев на мгновение забывался. Тогда приходило новое мучение: все вокруг него начинало бешено вращаться, он сваливался с лавки на пол, ухал в страшенную глубину и раскрывал глаза. Вертопляска прекращалась, но начиналась икота, выбрасывающая на бороду, на грудь противно-зеленую желчь. Он отплевывался, тащил пальцами изо рта бесконечную, тягучую, как резина, слюну.

После одного из таких провалов Дорофей Васильев еле осилил раскрыть веки, глянул, — перед ним стоял Яша и плевал ему в лицо редко, большими плевками и все норовил попасть в кончик носа.

— Ты чего?

Дорофей Васильев перевалился на живот, и, упираясь об лавку пальцами, встал на ноги.

— Ты чего безобразничаешь, а? Гнида!

Яша толкнул его в грудь, и он опять плюхнулся на лавку.

— Ты живорез! Живорез! Скажи мне, куда Настасья ушла? А то еще плюну в твои вонючие зенки. Ну, сказывай!

— Настасья! — Дорофей Васильев протер глаза и рассмеялся. — А, знаю! Понял? Ты не Яшка, ты — бес. Садись со мной, выпей, я тебе все поясню. Только ты, небось, чище меня все разузнал. Садись. — Он уцепился за Яшу, пригнул его и усадил рядом. — Вот пей.

Яша оттолкнул от себя корец, и выплеснутая водка попала Дорофею Васильеву на грудь, потекла с жирных, отвислых сосков на живот.

— Где Настасья, идол? Отчего ее нет около меня?

Дорофей Васильев мелко рассмеялся.

— Ну ты и зараза! Чистый Яшка, а еще бес бесович. Настасья в колодец ринулась. Помнишь, у нас на проулке колодец был — тридцать аршин, веревка еле воды доставала. Вот там и Настасья. Забрюхатела она, родить ей время, а тут Яшка должен притить. Ишь оно, дело-то какое. Вникаешь?

Яша дрожал мелкой дрожью, сучил пальцы и не опускал глаз с опухшего лица брата. В нем на мгновение пробудилось сознание, он не дышал, боясь прогнать этот сладостный миг. А Дорофей Васильев смеялся и тряс бородой.

— Хорошая была Настька! Я б за нее таких, как моя, сотню не пожалел. Плакала, а привечала меня. Плачет, а не гонит. За меня она утопилась, потому Яшку любила допрежь, стыдно, вишь, ей ему в глаза глянуть. Только все это давно было. А может, и не было. Пей лучше! Не станешь? Ну, я сам.

Он поднес ко рту корец, втянул в себя теплую влагу, но в этот момент Яша со всей силы ударил по корцу, завыл, закружился, потом кинулся к Дорофею Васильеву и вцепился ему в горло. Еще б минута и захлестнула б Дорофея Васильева вечная тьма. Но он слишком любил вершить всякое дело, чтобы сдаться и на этот раз. Он напряг все силы, приподнялся с лавки и ударил обеими руками Яшу в грудь. Малосильный, тощий, Яша не выдержал удара, отцепился и покатился к двери. Недавнего опьянения как не бывало. Дорофей Васильев оправил рубаху, отхаркнул мокроту и обычным голосом сказал:

— Задушить хотел,