День до вечера - Геннадий Михайлович Абрамов

Вероятно, громкая музыка вызвала из мрака столько новых теней, голосов, фигур, заполнивших поляну вокруг костра. Неизвестно, каким образом и откуда появились здесь новые люди. Не менее пяти незнакомых пар присоединились к Римме с Федей и теперь танцевали. В свете костра мелькали алые лица, руки, плечи, изломанные тени вздрагивали, трепетали, скользя по траве и деревьям. Уже какой-то парень с чувством, энергично размахивая руками, читал стихи, но его никто не слушал. Рядом с ним сидел на бревнышке старик и сонно шевелил губами, а Гриша его слушал, время от времени покачивая головой, вероятно соглашаясь с его доводами, и печально смотрел туда, где обрывался свет, где была его Римма, она стояла, расслабленно покачиваясь, уже не слушая музыки, положив голову на плечо Феде. И Маша, и Ира были здесь, веселые, довольные, они танцевали, повиснув на плечах длинноволосых мальчиков. Метался среди танцующих Хромов. Обегая по очереди каждого, он от каждого что-то требовал, объяснял, крича и жестикулируя, покуда все не поняли, что затеял он шутовской хоровод, предлагая взяться за руки и составить единый круг… Филипп отступил, спрятался глубже в тень… В конце концов Хромов своего добился, он заразил всех, сам остался в центре, у огня, а все остальные, включая и старца с Гришей и группу юных длинноволосых парней, подражая его телодвижениям, пустились по кругу в пляс, взявшись за руки, а Хромов, голый до пояса, размахивая рубашкой, с трясущейся черной бородой, неистовствовал в центре, изламывался, выбрасывал коряво руки, мял сучья ногами и ненормально, остервенело кричал, сипел, хрипел…

Филипп понял, что ничего он, с ними не сделает, даже не скажет ни слов упрека, разве только потом, утром, и все равно вряд ли устыдит, осудит вслух.

«Зачехленный», — вспомнил он и усмехнулся.

Он выкурил сигарету. Потом осторожно, стараясь, чтобы его не заметили, крадучись, пробрался к палатке.

Забравшись внутрь, он не стал зажигать света, сел при входе и примолк, не шевелясь, не двигаясь, страшась разбудить их, побеспокоить; он посидел так, прислушиваясь к дыханию, спят или нет, и решил вдруг прилечь у их ног, побыть, полежать рядом с ними, и услышал, как Сима спросила:

— Вам плохо?

— Да, — сказал Филипп. — Да.

— И с нами тоже?

— С вами — нет.

— Тогда садитесь ближе. Только не зажигайте фонарь. Мама думает, что мы спим. Не стоит ее расстраивать, пусть веселится, она так с нами устает.

— Входите, — сказал Клим. — Я больше на вас не сержусь.

— И я не сержусь, — сказала Сима. — Мы вместе не будем спать.

— Это неправильно, — возразил Филипп, забираясь в глубь палатки. — Вам необходимо уснуть. Вам давно пора это сделать. Шум мешает?

— Не-а, — сказала Сима. — Мама говорит, что мы можем спать даже в тракторе.

— А почему? — спросил Клим.

— Что — почему?

— Почему нам давно пора спать?

— Ну как, — затруднился Филипп. — По-моему, ночь, проведенная без сна, означает, что следующий день будет непременно потерян.

— А почему потерян?

— Да, — поддержала Сима, — и почему непременно?

— Потому что днем человек тратит силы, которые может вернуть ему только сон.

— А зачем вы хотите, чтобы ваш следующий день был непременно потерян?

— Не знаю, — признался Филипп. — Я люблю ночь.

Сима удивилась.

— Больше дня?

— Не всегда. Изредка.

— А сегодня — изредка?

— Да.

— И у нас изредка, правда, Клим?

— Правда. Только я все равно не хочу, чтобы мы потеряли завтра.

— Целое завтра… И я не хочу. Дядя Филипп, что нам делать?

— Спать. Еще не поздно все поправить.

Они помолчали. Потом Сима спросила:

— А мама скоро к нам?..

— Как только вы уснете.

— И папа?

— И папа. Куда ж он без мамы?

— Как жалко, — огорченно сказала Сима. — Я разгулялась, теперь мне без мамы не уснуть.

— Дядя Филипп, — сказал Клим, — вы можете сделать так, чтобы мы быстро уснули?

— Не знаю. Вы подскажите. Я постараюсь.

— Правда? — обрадовалась Сима. — Лягте тут, — похлопала она ладошкой возле себя, — между нами.

Филипп, торопливо сняв куртку и бросив ее под голову, послушно лег навзничь.

— Клим, я правильно решила?

— Ага. Дядя Филипп, она хочет, чтобы мы положили головы вам на плечи.

— Ради бога, — сказал Филипп.

— Вам не будет тяжело?

— Нет, не будет.

— Мы быстро уснем, и тогда вы нас снимете, ладно?

— Договорились.

— Ну вот, — сказала Сима. — А теперь нас укройте.

— Ее лучше обнять, — сказал Клим. — А меня необязательно.

— Так?

— Ага, — сказала Сима, устраиваясь щекой у него на груди, — так хорошо.

— Дядя Филипп, я знал, что вы мировой парень.

— Спи, спи. Спокойной ночи.

— А вам нельзя сказать спокойной ночи?

— Можно. Даже необходимо.

— Но вы же сказали, что не хотите спать?

— Это не меняет дела. Я все равно хочу, чтобы ночь была спокойной.

— Тогда спокойной ночи, — сказал Клим.

И Сима в полудреме прошептала:

— И я. И я желаю вам спокойной ночи.

Клим потянулся рукою через грудь Филиппа, нащупал руку сестры и тоже затих.

Там, снаружи, по-прежнему играла музыка, шло не стихая веселье, но Филипп весь был здесь, внутри, и слышал сейчас лишь два ровных, спокойных детских дыхания вперебив. Он лежал, боясь шелохнуться, и, кажется, готов был лежать так целую вечность — отчего-то сделался вдруг необыкновенно взволнован, и больше всего ему хотелось теперь, чтоб тем, у костра, хватило пыла на полную долгую ночь. Он нежно и осторожно обнимал за плечи доверившихся ему малышей и силился унять, остановить, превозмочь неизвестно откуда взявшееся, незнакомое, переполнявшее его волнение.

НИЧЬЯ

1

В воскресенье вечером Ефросинью Капитоновну перевезли к дочери. Сын Николай сам перевез ее на такси. К сестре, стало быть, Софье.

Дети так условились между собой, чтобы мать жила у каждого по неделе. Неделю у сына, неделю у дочери. Давно условились. Ефросинья Капитоновна и не помнит, когда началась у нее такая попеременная жизнь. Помнит только, что тогда одной в деревне жить ей стало совсем невмочь, и дети, сочувствуя ее одиночеству, взяли мать к себе в город. Только давно это было.

Худо теперь у Ефросиньи Капитоновны с памятью. И вообще со здоровьем. Шутка ли, восемьдесят семь лет отжила. И каких гулких лет, тяжких. От царя через все наше строительство прямиком прошла. Всякого повидала. Дважды паралич бил.

Конечно, детям сейчас хлопотно с ней, трудно. У них ведь и своя семья есть, заботы свои, печали, а тут еще за ней, матерью, смотри, как за малой деточкой.

Но ничего, возили пока, жили с ней.

У Софьи нравилось Ефросинье Капитоновне больше, чем