Степные дороги - дороги судьбы - Нуры Байрамов

Огульбиби резко поднялась, будто ей стало неловко перед секретарем райкома за свое поведение. Молча отряхнула платье и пошла к хлопковому полю.

— Постой! Ты куда, Хуммед-джан? — вдруг закричала она и, вытянув вперед руки, побежала, топча хлопок, который еще совсем недавно так любовно растила.

Клычев на коне не сразу смог догнать ее.

Когда он привел Огульбиби к палаткам, Нурлы и еще несколько человек только что вернулись, обшарив на кладбище каждый камень и не найдя никаких следов.

Нурлы подробно рассказал секретарю о случившемся несчастье.

— Прямо на глазах пропал. Мы прочесали всю округу, словно пуговицу, искали. Исчез без следа. Страшно подумать, уж не свалился ли он в воду. Одна беда за другой: Огульбиби обезумела от горя, у Сары-ага сердечный приступ. И сель движется на нас. Потопит весь хлопчатник.

Секретарь райкома внимательно выслушал Нурлы, потом обратился к окружившим его людям:

— Прежде всего — не надо терять голову. Человек — главное. Да, тяжелое испытание выпало на вашу долю. Но сель угрожает и чабанам на летних пастбищах. Вчера я побывал там, их перевозят в безопасное место. Кто же мог предвидеть, что нагрянет сель? А сейчас разбушевавшейся стихии мы должны противопоставить организованную и дисциплинированную работу. На помощь вам идут люди. Нельзя поддаваться ни унынию, ни панике. Слабого беда одолевает.

Секретарь райкома захотел поговорить с Сары-ага. Увидев нежданного гостя, Сары-ага немного оживился. Сил у него не было.

— Я-то ничего, — слабым голосом сказал он. — Помогите Огульбиби найти сына и задержать сель… Помогите..

— И сель задержим, и сын Огульбиби найдется. Все будет в порядке. Ты себя побереги. Сейчас отправим тебя в больницу, полежишь, поправишься, — говорил Клычев, удерживая Сары-ага за плечи, не позволяя ему подняться.

— Помоги нам. Да не ведать боли рукам и глазам твоим.

Грязевой поток перевалил через дамбу и устремился на крайнюю десятигектарную карту. Поле наполовину было уже затоплено. Нежные кустики хлопчатника, вырванные с корнем, погрязли в желтой пене. Сель продолжал наступление.

На помощь бригаде пришел народ из колхоза. Но не было силы, способной противостоять стихии.

Секретарь райкома понимал: бесполезно сооружать преграду на пути селя. Бесполезно и даже вредно. Пытаясь задержать поток, люди вытаптывали хлопчатник там, куда сель, может быть, и не доберется.

И он сказал:

— По-моему, сель достиг своего предела. Дальше двигаться поток уже не имеет силы. Конечно, урон он нанес значительный. На пяти-шести гектарах посев уничтожен. Но эту потерю можно восполнить тщательным уходом за оставшимся хлопчатником. Обязательство сдать государству сто тонн хлопка должно быть выполнено. Ни сель, ни непогода не могут служить ни отговоркой, ни оправданием.

Перед отъездом секретарь райкома вошел в палатку к Огульбиби. Она лежала ничком, уткнувшись в подушку.

— Я понимаю, никто не в силах облегчить твое горе, — виновато заговорил он, опускаясь возле Огульбиби. — Спасая хлопок, мы потеряли нежное, как цветок, дитя. Проклятая война! Сколько страданий несет она людям! Мы победим, скоро победим. Вернутся наши джигиты, и детей, которые родятся после победы, назовут именами тех, кого потеряли мы в годы испытаний.

Огульбиби содрогалась всем телом.

— Это проклятое место разлучило меня с Хуммед-джаном!

— Не говори так, Огульбиби, — сказал Клычев. — Будь мужественной. Мой единственный сын ушел добровольцем на фронт и погиб. Теперь мы с женой сидим друг перед другом, словно бодаться хотим. Не суждено нам ласкать внуков-правнуков… Наберись сил, Огульбиби. Видишь, сколько горя вокруг.

Голос его осекся. Огульбиби подняла голову, посмотрела ему в глаза. Человек, которого все уважают, к кому относятся с почтением, всегда казавшийся недоступно гордым, свободным от печали и грусти, носит в сердце свинцовую боль. Утешает других, стараясь облегчить им страдания. А кто его утешит?

И она прислушалась к тому, что говорил ей негромким голосом секретарь райкома:

— Я хочу, чтобы ты услышала меня, Огульбиби. Когда страна ведет кровопролитную войну, ни в одном уголке ее не может быть спокойно. И ты должна не забывать о том, что коммунисты всюду впереди. Они — вожаки, они первыми принимают на себя удары. Ты пойми правильно, у нас нет права быть слабыми. За нами идет народ. Наш долг идти впереди и вести за собой людей.

Слова его не облегчили горя Огульбиби, но заставили ее собраться, внутренне подтянуться. Она приподнялась, потом встала на ноги. Кружилась голова, в ушах шумело. И вдруг она явственно услышала голос Хуммед-джана:

"Мама!"

"Он жив, мой мальчик!" — подсказало ей сердце.

Секретарь райкома будто понял, что с ней происходит, и сказал:

— Будь мужественной и не теряй надежду.

Когда Огульбиби вышла из палатки, навстречу ей кто-то выступил из толпы. Подбежал, наклонился, упал к ее ногам, головой уткнулся в землю, — так оплакивают только самого близкого.

— Что ты сделала с Хуммед-джаном?!

Огульбиби вздрогнула, к горлу ее подступил ком. Сквозь слезы она различила ушанку на голове лежавшего у ее ног, затем серый халат, грязные сапоги.

"Со вчерашнего вечера имя Хуммеда у всех на устах. Но голову склонил к земле один Беркели". Теплая волна благодарности согрела Огульбиби. Словно появился у нее старший брат.

— Он был моим единственным утешением, — стенал Беркели. — Ой, Хуммед-джан, верблюжонок мой, где ты-ы-ы!

Огульбиби, которую все тщетно старались утешить, сейчас сама успокаивала Беркели.

— Плакать бесполезно. Вставайте, — говорила она.

Почувствовав прикосновение ее руки, Беркели приподнял голову. Она плакала вместе с ним.

— Перестаньте. Если и вы будете плакать, что же нам тогда делать?

Беркели поднялся и, не говоря ни слова, со скорбным лицом направился прочь.

Он перепугался, увидев секретаря райкома, вышедшего следом за Огульбиби. Хорошо, что Беркели не растерялся и с воплем кинулся на землю. А сейчас надо было убраться подальше, чтобы избежать ненужных вопросов о том, что он делал в городе.

Беркели шел, не оглядываясь и сдерживая себя, чтобы не побежать. Волнение не улеглось в нем. Мог ли он ожидать, что все так легко и просто устроится?

Когда Беркели с криком повалился в ноги Огульбиби, он опасался, что Сары-ага даст ему пинка и прикажет: "Вставай и найди Хуммеда!"

А где же Сары-ага? И голоса его не слышно. Беркели даже приостановился. Оглянуться нельзя. Они могут заподозрить его. Уж не поехал ли председатель в милицию или куда еще? Если вызовут милиционера с собакой, тогда его дела плохи, решил Беркели. Однако, поразмыслив, успокоился: старый джар и сель взяли на себя его грех, все следы смыты. Такое заранее не подстроишь. Дождь, сель, тревога, которая заставила людей забыть все и кинуться к джару, решение отправить его в город — все это чудодейственное