О'Санчес - Нечисти

– Я тебя прошу. Через четверть часа ты мне его вернешь. А пока пусть при тебе побудет. Мало ли что еще они придумали? Ленька, вперед. Мор, стереги только его…

– Ты куда, мам?

– Надо папе помочь…

Слава уже потерял свою наземную плоть: она мокрыми клочьями чавкала под ногами сцепившихся в рукопашной дяди Пети и Гавриила. Как и двадцать с лишним лет назад, пытались они решить исход битвы голыми руками, ибо оружие их пришло в негодность, а новое они достать просто не успевали…

Денис не успел рассмотреть – что такое было у матери в руках…

Если бы он не видел своими глазами, если бы он не слышал собственными ушами… Нет никогда бы он не поверил, что его названный отец может уместить в своем крике столько страдания… Старый колдун запустил свои руки-когти в грудную клетку отцу и буквально разорвал его. Он теперь тоже кричал, но торжествуя.

Денис онемел от боли и ненависти, головная боль переполняла его и требовала немедленной, неминуемой смерти виноватому. Мир стал черен. И через всезастилающий мрак Денис увидел, как его мать… как голова его матери висит высоко над землей, надетая на кулак старого чудовища.

– УМРИ!!!!

И полыхнуло еще раз, но не из небес уже, а из Денискиной груди. И полыхнуло так, что тот, небесный, удар выглядел рядом с этим ночной гнилушкой…

Старый колдун горел молча. Кровь непрерывным потоком лилась из горла на брюхо, а оттуда в траву. Взор его тускнел, по-прежнему полный злобы и торжества, но сила навсегда покидала древнее свое хранилище. Вот он упал лицом вниз, в траву, в пропитавшую ее кровь… И вновь он сделал попытку оттолкнуть от себя планету, преодолеть зов земной… Но нет, всему есть предел, и последняя капелька жизни выкатилась из распахнутого глаза дяди Пети, пробежала два сантиметра и вернулась в землю…

Далеко, в деревне Черной, вскинулся на кровати Леха:

– Мама!

Но старуха была начеку, она забормотала то, что подсказал ей Петр Силыч, и Леха вновь забылся сном, а старая ведьма сидела рядом и часто-часто шмургала в отсыревший платок – она все понимала.

Денис лежал на дне корзины и тихо умирал. Ему было холодно, он ничего не хотел, кровь его была колючей, наполненной ледяными кристаллами… Осиротевший нежить-паук Ленька прижимался к его спине, безуспешно пытаясь оторвать от себя и влить в своего единственного теперь повелителя хоть кусочек собственного тепла…

Но бился в усталый мозг непонятный шум, хриплый… плачущий… Мор… Морка!… Денис ухватился, как утопающий за соломинку, за головную боль и все-таки сел. Встал на колени, выглянул из корзины…

Чудовище, по ошибке нареченное собакой, не подохло, не добил его отец…

Пес, избитый и окровавленный, рвался к корзине воздушного шара, и Мор отчаянно кричал, сдерживая его атаки. Удары его смертоносного клюва только добавили крови на морде пса, но не могли вывести его из строя… Вдруг Мор бросился и когтями, крыльями, клювом зацепился на загривке монстра. Удары следовали с быстротой автоматной очереди, пес взвыл и покатился по земле… Денис попытался помочь своему пернатому питомцу, но был он девственно пуст… Отец предупреждал его не тратить силу… Откуда-то приходило нужное знание происшедшего… Инициация не получилась. Он пока магически беспомощен и от пса не уйти… Он слишком хорошо знал Морку, чтобы не испугаться за него по-настоящему: крики его были зовом помощи…

– Морка! Сюда! Быстрее!!!

Пальцы сдвинули с места бугорки вентиля, подтолкнули их влево… Корзина пошла вверх, на плечо упала царапающая тяжесть…

– Морка, что у тебя с крылом?…

Крыло выглядело скверно: не закрывалось до конца и сквозь поредевшее оперение видна была кровь… Когтистые лапы шатнули корзину, зацепились за край. Ленька и Мор, позабыв о междусобойной вражде за право быть самым любимым в семье, не сговариваясь ударили – каждый по «своей» лапе. Чудовище грянулось с пятиметровой высоты, но прыгнуло вновь.

Денис, чувствуя, что силы и сознание уходят от него, вынул из магических ножен короткий клинок, подарок «дяди Славы», трижды ударил по канатам…

На Елагином острове не было ни одного человека. Безотчетный страх выгнал вооруженный наряд милиции на соседние острова, откуда они благополучно докладывали в диспетчерскую всяческую туфту. Откуда-то издалека холодным потом проникал под рубашку жуткий вой, который человек ли, другой ли теплокровный зверь издавать бы никак не должен. Однако вой был и зверь был.

Это синеглазый пес Мурман, обжора, подхалим и преданная нянька, справлял свою панихиду по тем, кому он служил верой и правдой, кто кормил его, и поил, и за ушком чесал… и подарил ему самого замечательного на земле хозяина и друга – Леху Гришина.

Леха понял, что его будят, и проснулся, и сразу же захотел в туалет.

– Привет, баб Ир! – Леха тронул рукой – трусы на нем. Но, оп-па… При бабушке вылезать из-под одеяла неудобно… чего она тут сидит?

– Просыпайся, Лешенька, день уже на дворе.

– Ладно, баб Ира, я сейчас встаю. – Старуха понимающе кивнула, легко выпрямилась во весь свой немалый рост.

– Вставай, вставай, мой голубчик. Умывайся, одевайся, мы с Васяткой тебя на веранде ждем. Самовар вот-вот уже закипит.

Леха подождал еще полминуты и, как был в трусах, спереди оттопыренных, побежал к туалету во дворе. Свистнул… А где Мурман?

Хорошее настроение улетучивалось вместе с тяжестью в мочевом пузыре: Леха вспоминал… И почему у бабки такой изможденный вид? И… что за сны ему снились… паршивые такие… И… Темно-зеленая цепочка на его шее зашипела и частично расплелась: малюсенькая Аленка услышала его мысли и встревожилась, защекотала раздвоенным языком скулу.

– Уймись, змеяна-несмеяна, я сам еще ничего не знаю. Цыц, сейчас водой набрызгаю!… Холодная водица!… – Как-то вдруг Леха проникся знанием насчет змеи – как с ней обращаться, что она умеет… чем кормится… Видимо, дядя Саша постарался… Точно он – его же подарок…

К столу Леха вышел в спортивных лженайковских штанах, с расстегнутой до пупа рубахой. Ирина Федоровна поспешила к нему с полотенцем:

– Ну-ка, вытирайся, вытирайся скорее, а то простудишься. Я ведь забыла воду согреть, нонче-то…

– Фигня. Холодная – бодрит, она и для здоровья полезнее. А где все? Где мама? Сколько же я спал?

– Сядь, Лешенька, сядь. Нет ее больше на белом свете. Ни ее, ни Сашки городского, ни Петра Силыча, земля им пухом. Погибли вчера вечером. А спал ты сутки с гаком. – Бабка замычала басом, засуетилась пальцами, выдернула носовой платок, слезы резво побежали на ее коричневые от старости щеки.

– Чт… Как??? Мама! Где она?

– Нет ее больше, лебедушки белой, Елены Андреевны.

– Как… Баб Ира, бабушка, как же… – Леха притормозил конкретно: он вытаращил глаза, забормотал несвязное, застигнутый врасплох ударом, о котором, тем не менее, он должен был бы знать и знал уже загодя… – Что там случилось??? Ну скажи же в конце-то концов???

– Не знаю, Лешенька. Не знаю, родной. А только все их жизненные ниточки я чуяла, как мы с ними договаривались. Первой Лена, а потом и Сашка с Петром… Все как обещано предсказанием…

– Где… они?

– Там, в Питере сгинули. Они вчера туда и уехали. Был план у Петра Силыча, у отца твоего… Тебя, нашу главную надежу, и меня, старую, решено было оставить здесь, а чтобы ты не волновался и мыслями по неопытности врага не приманил, Силыч сделал, чтобы ты спал. А я за тобою присматривала.

– Кто… их…

– Сатана. Его отродье со слугами, одолели они наших… Только ты у меня и остался… Уж я на Силыча надеялась… Уж он-то, думала, управится и Сашу с Леной вытащит из проклятья… Пронадеялась. Сердцем чуяла – мне туда надо было поехать, дуре старой, глядишь – и перевесили бы…

Старуха вскинулась, клацнула выскочившими на мгновения когтями – носовой платок разлетелся в лохмотья, поникла вновь и слезы, ничем уже не сдерживаемые, так и лились двумя тихими ручейками…

Разъяренная Аленка слетела с Лехиной шеи на пол, уже вытянулась, было, в трехметровую и недоуменно зашипела, покачиваясь: старуха – не то, зверек на стуле – тоже не опасность. Так кто угрожает повелителю? Откуда его боль?

– Поплачь, Лешенька, освободи сердце…

– Не могу, баб Ира… Хотел бы, да не плачется…

– Пей чай, остынет ведь…

– Аленка, на место! Баб Ира, я обратно в сарай. Полежу. Ты… ты ведь тоже у меня одна осталась. – Он обнял старуху за плечи, погладил седой затылок, ткнул туда носом. – Я тебя одну не оставлю. Не оставлю. Не хочу есть… – Леха залпом выпил заварку (чай так и не налил), поморщился…

– Не могу… Я в сарае, баб Ира… бабушка. Отлежусь – сам выйду… Где Мурман?

– С собой они его взяли… Вроде жив, а больше не чую – где он, как он? Иди, Лешенька, а лучше поплачь. И я прилягу, ох, и тошненько мне… Ваську только покормлю…