Акбилек - Аймаутов Жусипбек
слывет. Вот деда нашего Мусирали тоже по сох коснулся, но только по голове и со всего размаха, да так, что сын и внук его совсем без мозгов родились…
Почтенное общество обхохоталось.
Мордастый, нечистоплотный, никудышный в партийных делах, прежде всего по причине
своей постоянной продажности, Мусирали — идеальная фигура для насмешек. Приехал он к баю проешь его заставить своего свата вернуть сбежавшую невестку сыну, к тому же дураку.
Позабавившись над Мусирали, бай повеселел и же стом велел одному из смуглых парней взять домбру. Этот придурковатый музыкант изобразил сценку, как казах с узбеком перепевают друг друга, чем еще более развеселил публику. Затем, снова по сигналу бая, придурок ухватился за углы своего чапана и, размахивая полами, раздувая щеки, выпячивая губы, принялся изображать птицу. Подлетел к тем, кто сидел ниже всех, закружил над ними, наскакивал и вдруг высунул над Мусирали то, что болтается у самцов между ногами. Ну туг все просто задохнулись от хохота. Придурок исчез и вернулся переодетым брюхатой русской бабой. «Баба» эта принялась кокетничать с каждым, неся какую-то чушь по-русски, выставляла зад, надавила на спрятанный под подолом пузырь с водой и давай поливать струей гостей. Опять же досталось тем, кто сидел ближе к порогу, а обильней всех, конечно же, был облит «бабьим соком» Мусирали. Сидевшие во главе застолья аксакалы от «бабьего крещения» только отмахались издалека, не в силах от смеха и слова произнести.
Пока развлекались шуточками да прибауточками, заложенные в пятиведерный казан самые вкусные части туши жирного стригунка стали поспевать. Прислуга что-то пошептала на ухо баю, и он отправился в свои покои. Гости вышли проветриться: «Да, ай, презабавно, ай!» — справили малую нужду, постояли, обсудили погоду и вернулись в дом. Ополоснули руки, прополоскали рты.
Мясо подали — хоть завались, половина явно останется без едоков. Но с барского стола отсылать соседям — сплошь работникам бая — не собирались, так уж заведено было у бая. Протягивая руку к блюду с клубящимся паром мясом, Аддекей почти урча произнес: «Как говаривал ишан Токгар: все есть — и что съесть-ю, и что в честь-ю, и где с девицей присе сть-ю!» Болтать-то языком болтал, а запихивал в пасть куски посочнее не меньше других, неутомимо и аппетитно погружавших пальцы в жир, захватывая мясо. Может быть, вынужден был не так часто обсасывать жирные пальцы, но тут ничего не поделаешь — что дозволено обжоре, непозволительно трапезному говоруну. Главное, одной мудреной фразой Алдекей ухитрялся даже с набитым ртом выразить общий восторг: «Что тут скажешь: если бай — то бай!» Сотрапезники, жуя, пыхтя, поддерживали его: «Не сравнить! Да, Бог ему дал!»
Да… Бог ему дал!
У мерина редкий волосом хвост, раздели поровну — два прутика. Выглядит как подпаленный. От того ли, но стоит всегда он с понурой башкой. И гладким хребтом природа не одарила животину. Чуть зазеваешься, ослабив тягу узды, мерин тут же присядет и тянет губы к любой соломинке, пусть даже торчащей из навозной кучи. Мерин костляв, но пузо, между тем, солидно провисает меж тонких, как палки, ног. Корми его, не корми — все без толку: кожа да кости. Кажется, в жилах его течет холодная кровь, уткнется мордой во что-нибудь и дремлет. Глядя на его удрученный вид, люди думали, что бедняга так и народился с поклажей на спине. Самому мерину плевать, насколько он уныло смотрится. Главное, переставлять копыта, а что ему
остается делать, коли на тебе хозяин, а у хозяина стадо, которое непременно желает разбежаться? Неспешный шаг за неторопливым шагом — не поскользнешься. Будь то лед, будь то грязь. И пастух на спине мерина как прикипел, сколько лет с него не слезают, мерин уже и не помнил. Как забыл, что тоже когда-то, давным-давно, был жеребеночком и сам вольно пасся в табуне.
Оттяни мерина кнутом — для него как лизнули, сказывалась привычка непременно отхватывать каждый день порцию ударов по заду от очередного наездника, а по морде кулаком — так это от аульных баб и мальчишек. А не броди где попало! А нравилось ему шататься за сараями и изгородями, в бурьяне найти стебелек и пожевать. А бывало, уходил невесть куда. Отпуская его
шататься неприкаянным, ни статью, ни рысцой никому в глаза не бросается, можно и налог за него не платить. Бывает, заставишь его быстрее двигаться — брюхо бульк-бульк, вот-вот и сам пополам развалишься. Вроде идет ровным шагом, но усевшемуся на него человеку далеко не мило. Чем булькать вместе с ним всем нутром своим, лучше трястись на горбатой арбе. Раз оседлал корову — ходить тебе всю оставшуюся жизнь за коровьими хвостами.
Самое страшное пожелание известно: жену тебе ленивую, мерина под седло и тупой нож. И все же мерин жил себе поживал. Возможно, именно своей поразительной живучестью мерин и приглянулся пастухам, не станем гадать, но как ходил под седлом, так до сих пор все ходит.
И не стоит ломать себе голову над тем, отчего мы так долго расписывали какого-то мерина. Есть для этого повод, и важный. Как известно, у бая Абена гости, сидят за дасгарханом, чай попивают. Именно в это время недоросль Койтеке, взобравшись на мерина, оправился в заснеженную степь в поисках верблюдов.
Мы все о мерине, о мерине, а между тем есть что-то и в людях от лошаков. Судите сами. Аул потомственных животноводов вдруг берет и доверяет пасти гурт верблюдов овчарам, а те, решив, что верблюды и сами не пропадут, потащились за разбежавшимися во все стороны баранами, и теперь: где верблюда, где овчары? К вечеру принялись совет держать, как им разыскать верблюдов. Надо было кого-нибудь ловкого отправить на быстром скакуне порыскать по округе, они же усадили на мерина Койтеке.
Кто таков, спросите, Койтеке? Сирота, отец с отрочества до самой смерти пас эти отары, мать доила байских коров. С девяти лет до двенадцати Койтеке пас коз, а исполнилось тринадцать — ходил за коровами. Пастухи держали этого бесхитростного отрока в роли мальчика на побегушках: ноги в руки — и бегом. Доставалось, конечно, Койтеке, порядочно, но человечком он был старательным, к тому же знал: ослушается — будет ему от старших чабанов на орехи, поэтому и носился туда-сюда как положено.
Под худой задницей у Койтеке кусок войлока, а под войлоком — костлявый хребет мерина, в руке веревочный кнут с кольцом на кнутовище, на нем самом короткий, трещавший по швам тулупчик, на ногах дырявая обувка из сыромятной кожи. Хочется ему побыстрей разыскать верблюдов, дрыгает ногами и вовсю стегает по крупу мерина. Мерин же себе на уме, для него удары кнута все равно что прогулка вшей. Таков уж наш мерин, ау!
«Ой, тварь! Так тебя!.. В ухо твое!.. Отродье собачье!» — вопит Койтеке и лупит животное и по голове, и по шее, пытаясь хотя бы чуть-чуть ускорить его движение. А мерин, опустив морду, как двигался сам по себе, так и двигается: два шага — бульк селезенкой, два шага — печенью, иноходец, да и только! Что ему крутящийся на нем мальчишка, ишь, как колотит, ишь, как злится, бранится да проклинает, и в полном уже бессилии щипается… Мерин и глазом не моргнет. Подергавшись, подергавшись, Койтеке совсем взмок, руки и ноги повисли в полном изнеможении. Но и теперь не о ставил свои понукания. Наконец, въехав на какой-то холмик, он увидел вдалеке с пяток черных лохматых пятнышек. Туда и направил мерина, опять принявшись бить его по затылку, по глазам. Мерин так и не ускорил шаг, Койтеке лишь переломил об его кости кнут, оставшись с обломком кнутовища в руке. Слез с мерина, принялся искать отлетевшее вервие кнута. Там рыскал, здесь смотрел, да разве найдешь среди высохшей травы размочаленную веревку?
С потерей кнута наступила для Койтеке и мерина новая эпоха. В ней окончательно воцарилось торже ство куцехвостой скотины. Назойливые покушения на его жилистые бока канули в прошлое. Долго теперь его шкуре не соприкасаться с мелькавшим мухой предметом. Для Койтеке же грянули непростые времена. Обломком кнутовища с размаха не врежешь по лошадиному тулову, удар выйдет чепуховый. Мерин между тем все замедлял свое перемещение по неровной степи. С таким ходом не добраться до тех пяти видневшихся темных силуэтов. И подрыгивал недоросль на хребте мерина, и ногами сучил, и орал, и материл, бился-злился, все без толку: мерин и ухом не повел. Пришлось идти пешком. Так торопился, что и не заметил, как черная ночь неотвратимо принялась поглощать все пространство вокруг.
