Неизвестный Андерсен: сказки и истории - Ганс Христиан Андерсен
Так молилась Анна Доротея в убогой лачуге, которую не сломали ради аиста.
О самой же храброй из сестер я сам позаботился, – сказал ветер. – Йоханна по-своему решила: оделась бедным парнишкой да и нанялась матросом к шкиперу. Была она скупа на слова и строптива нравом, но в работе усердна, только по вантам карабкаться не умела – вот я и сдунул ее за борт, пока никто не доведался, что она женщина, и, пожалуй, я все-таки сделал правильно.
* * *
– Пасхальным утром Вальдемар До решил, что нашел свое червонное золото, и таким же пасхальным утром услыхал я под аистиным гнездом, в ветхих стенах, напев псалма – последнюю песню Анны Доротеи.
Окно в лачуге было без стекла, просто дыра в стене, и солнце сияло в ней, будто золотой слиток, – блеск такой, что глазам больно! И взор Анны Доротеи померк, сердце ее разбилось! Судьба! Не миновала бы ее чаша сия, если б солнце и не светило ей в то утро.
Аист дал ей крышу над головою до смертного часа! Я пел над ее могилой! – сказал ветер. – И над гробом ее отца тоже пел, ведомо мне, где они оба похоронены, а больше никто этого не знает.
Новые времена, иные времена! Давний проезжий тракт оборачивается огороженным полем, береженые могилы – торной дорогой, а скоро явится паровоз с вагонами, помчится над могилами, забытыми, как и имена погребенных, у-у-у! В пу-уть!
Вот и вся история о Вальдемаре До и его дочерях. Расскажите ее лучше, коли сумеете! – с этими словами ветер улетел прочь.
Как его и не было.
Девочка, которая наступила на хлеб
Вы, наверное, слышали историю о девочке, которая наступила на хлеб, чтобы не запачкать свои башмачки, и о том, какая беда с ней приключилась. История эта и записана, и напечатана.
Она была бедная, но гордая и спесивая девочка, и был в ней от природы какой-то изъян, как говорится. В самом раннем детстве ей доставляло удовольствие ловить мух и обрывать им крылышки. Мухи больше уже не могли летать, а только ползали. Или, бывало, поймает она майского жука или навозного жука, насадит его на булавку, подставит ему под лапки зеленый листок или клочок бумаги, и бедное насекомое начинает хвататься за листок, изгибаться и вертеться, стараясь с этой булавки слезть.
– Смотрите, майский жук читает, – говорила малышка Ингер, – видите, он переворачивает листок!
С годами она становилась скорее хуже, чем лучше, но была она прехорошенькая, и обернулось это для нее несчастьем – маловато ей в жизни доставалось пинков да затрещин.
– Надо держать тебя в ежовых рукавицах, – говорила ей мать. – В детстве ты, бывало, не жалела моих колен, топча их ножками, теперь, боюсь, не пожалеешь и сердца.
Так оно и вышло.
Отправили Ингер служить в богатый деревенский дом, хозяева относились к ней как к родной дочери и одевали ее как родную дочь. Была она чудо как хороша, но спеси в ней поприбавилось.
Прослужила она около года, и сказали ей хозяева: «Надо бы тебе навестить родителей, дорогая Ингер!»
И она отправилась навестить родителей, но больше, чтобы показать себя. Пусть посмотрят, как хороша собой она стала. Но когда Ингер подошла к околице деревни, где жили родители, и увидела, что у пруда собрались девушки и парни, а поблизости от них на камне отдыхает ее мать с вязанкой собранного в лесу хвороста, она развернулась и ушла. Ей стало стыдно, что у нее, такой красиво одетой барышни, мать ходит в лохмотьях и собирает валежник в лесу. И нисколько она не пожалела о том, что ушла, а только разозлилась.
И вот прошло еще полгода.
– Надо бы тебе сходить повидаться с твоими престарелыми родителями, дорогая Ингер! – сказала ее хозяйка. – Вот тебе большой пшеничный хлеб, отнеси его им, они будут рады тебя видеть.
И Ингер надела свой самый красивый наряд и новые башмачки и, приподнимая полы платья, осторожно пошла по дороге, стараясь не запачкаться, и разве можно ее в этом упрекнуть? Но когда она подошла к тому месту, где тропинка вилась по болоту, а впереди стояли грязные лужи, она бросила хлеб под ноги и наступила на него, чтобы не замочить башмачки, но когда она наступила одной ногой на хлеб и подняла другую, хлеб стал опускаться под землю, увлекая ее за собой, все глубже и глубже. Ингер исчезла, и на поверхности топи осталась лишь черная лужа, покрытая пузырьками.
Вот такая история.
И куда же попала Ингер? А попала она кБолотнице, которая варит свое пиво. Болотница приходится теткой девушкам-эльфам. Про них-то вы, конечно, знаете – о них и баллады сложены, и картины написаны, но про Болотницу известно только, что когда летом над лугами стелется туман, то, значит, она варит свое зелье. Вот в ее пивоварню и попала Ингер, а долго там прожить невозможно. Очистная яма – это просто светлый покой по сравнению с пивоварней Болотницы! Тут от каждого чана разит так, что можно в обморок упасть. И при этом чаны стоят вплотную друг к другу, а если между ними и найдется щелочка и захочешь через нее пролезть, то ничего у тебя не получится – тут же наткнешься на мокрых жаб и свернувшихся в клубок жирных змей. Вот сюда и попала Ингер! От этого отвратительного, шевелящегося месива веяло холодом, и Ингер задрожала всем телом, а руки и ноги стали коченеть. Хлеб крепко прилип к ее ногам и тянул вниз, как кусочек янтаря притягивает тоненькую соломинку.
Болотница была дома. Пивоварню в тот день осматривали черт и его прабабушка, ядовитая старушка, которая никогда не сидит без дела. Если она куда-то идет, то обязательно прихватывает с собой какое-нибудь рукоделие, так было и на сей раз. Она шила особые стельки, которые следовало вставлять в башмаки людей, чтобы они никогда не знали покоя. А еще она вышивала лживые речи и вязала крючком случайно оброненные опрометчивые слова, несущие вред и гибель людям. Да уж, она умела шить, вышивать и вязать, эта старушка!
Она посмотрела на Ингер, поднесла к глазу монокль и еще раз внимательно оглядела
