«Остров». Подлинная история - Дмитрий Сергеевич Орехов

Дмитрий Орехов

«Остров». Подлинная история

Редактор — Степанов Игорь

От автора

Фильм “Остров” стал настоящим событием российской жизни, его посмотрели миллионы зрителей. Однако лишь только фильм вышел на экраны, как тут же во весь голос заговорили критики. В культурной жизни России даже возникло целое направление — “островоборчество”.

Упреки высказывались самые разные: “не было таких монастырей”, “таких монахов не бывает”, “отец Анатолий — это не старец, а блажащий мирянин, церковный дедушка”, “фильм — сплошные штампы”, “много нестыковок и фальши”, “много лжи”, “не могло быть такой матери, все женщины в фильме — не настоящие”, “герои-монахи похожи на карнавальных ряженых”, “фильм — православный лубок, рекламный ролик”, “фильм — жалкая картина выдуманной монастырской жизни”.

Больше всего споров вызвал образ старца Анатолия. Некоторые возмутились его “хулиганским поведением”:

“Ни смиряться перед игуменом, ни просто жить в мире с другими монахами отец Анатолий не желает. „Святого из меня сделали!“ — сокрушается он. А сам… на глазах у матери вытаскивает мальчика из лодки, чтобы… „доисцелить“! Другое дело — обличать, на это он мастер. То отнимет у игумена дорогие ему вещи (подарок Архиерея!) — а он его за это еще и благодарить начнет! — то швырнет в него обгорелым поленом с колокольни (естественно, скоро в обители вспыхнет пожар!). А игумен посетует, поворчит, да и смирится перед старцем-подвижником… Дивный, однако, игумен” (газета “Благовест”).

Иным образ отца Анатолия показался “надуманным” и “ненастоящим”:

“По части духовных вопросов тут присутствует некоторое смешение образов. Наш герой одновременно и юродивый, и мудрый старец, и вполне нормальный человек, способный адекватно оценивать свои возможности. Но это смешение невозможно в жизни, где юродивый, то есть человек, добровольно отказавшийся от своего разума, остается таковым во всех своих проявлениях и не снисходит до толкований. К тому же бесконечные цитаты из Евангелия и Псалтыри не вызывают впечатления откровения. Истинное юродство — это творчество высшего порядка, и именно этого ощущения в восприятии нашего героя, увы, не рождается” (Православие. ру).

По мнению других критиков, старец Анатолий, вместо того чтобы много лет “исступленно молиться”, должен был давно ощутить себя прощенным:

“Покаяния в смысле метанойи — процесса перемены образа мыслей — в фильме вообще нет. Есть полнейшее ничтожество, раздавленное страхом, в начале картины, и прозорливый юродивый в последующих сценах. „Старец“ весь фильм исступленно молится, постоянно обращаясь к своему греху. Каким образом произошел в нем этот перелом — остается за кадром. При этом, когда появляется реальная возможность повиниться перед своей жертвой, о. Анатолий вместо этого… оправдывается. Странное какое-то покаяние. Казалось бы, после стольких лет сокрушения об убийстве впору в ноги падать, просить былого друга о прощении. Ан нет, о. Анатолий словно бы боится говорить с ним, пытается обходиться какими-то осторожными обтекаемыми фразами. Более того, по всему фильму создается впечатление, что о. Анатолий считает свой грех непрощенным. А как тогда с исповедью быть? Он что, так за три десятка лет ни разу не исповедовался? Или исповедовался, но вопреки разрешению грехов продолжает считать, что „по-настоящему“ грех не отпущен?” (“Православие и мир”).

В последней статье вызвал нарекания и эпизод с исцелением мальчика:

“Приезжает на остров замученная, издерганная мать с ребеночком на костылях. Пацан еще маленький совсем, лет семь или около того. Упал с сарая, сломал ногу, перенес четыре операции, от которых толку никакого, „ножка гниет“. „Сделайте что-нибудь, помогите нам“. Приносит старец свою келейную икону, начинает перед ней молиться и мальчику говорит, чтобы своими словами тоже молился. Мать плачет, ребенок плачет и молится, старец напряженно молится, а потом — „Ну давай, иди. А костылики тебе больше не нужны, ты без них ходить будешь“. Ребенок действительно идет, прихрамывая, мать благодарна исцелителю. И тут как гром с ясного неба — „Останьтесь до завтра, мы с отцом-настоятелем ребеночка завтра причастим“. Что такое, почему останьтесь, матери на работу надо, там аврал, у нее билеты на поезд, она вообще не понимает, что такое причастие, зачем оно надо. И разворачивается сцена психологического давления на совершенно сбитую с толку женщину… В следующем кадре женщина уже сидит в лодке с ребенком на руках, готовая плыть на материк, и тут по воде вброд к ней бросается о. Анатолий, выхватывает ребенка и уносит его на берег. Ты, дескать, как хочешь, катись куда тебе надо, а ребенка я пока здесь оставлю, без причастия его отпускать нельзя. Почему? А потому, что хромой на всю жизнь останется.

И вот тут на меня, — пишет автор статьи, — нападает ступор. Как создатели фильма представляют себе причастие? Как некий ритуал, сродни заклинаниям? Ни мама, ни ребенок о причастии совершенно никакого представления не имеют, для них это только „вторая часть процедуры“, которую заставляет принять чужой дядька. Какое там соединение с Господом, какой страх Божий, вера и любовь? Это все абстракции, не мыслят они этими категориями. Но ведь если это так, то получается профанирование таинства”.

Иные критики усомнились в том, что в советское время вообще могли быть старцы-чудотворцы, подобные отцу Анатолию:

“Главный герой „Острова“ — воплощение фольклорного религиозного мифа в стране, где почти сто лет запрещалось верить в Бога. Он — известный старец, к которому едут со всей округи. Миф такой: дескать, есть и были такие святые, и при советской власти тоже (дело происходит в 1976 году), помимо или вопреки учению Церкви (которая, по мнению авторов, закоснела в фарисействе) одним своим религиозным подвигом напрямую восходившие к Творцу и воплощавшие своей жизнью Евангельское Откровение. И вот живет такой „старец“, во время Великой Отечественной войны совершивший предательство по малодушию, и замаливает грехи так, что „слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют“ (Матф. 11:5). Не меньше. И показывают нам на разных примерах, в основном связанных с чудотворением и ясновидением, какой же русский человек бывает богоносец…” (“Кино России”).

Некоторым священникам не понравилось то, что именно юродивый является главным героем фильма о монастыре.

“Главный герой постоянно эпатирует официальную Церковь, но у меня возникает вопрос: а что может предложить он сам? — отметил о. Георгий Митрофанов. — Иными словами, этот фильм очень легко может вызвать у зрителя ощущение, что некое индивидуальное, харизматическое христианство намного выше традиционной церковности. Безусловно, такой путь свойствен некоторым святым в разные времена, но предлагать его через кинематограф как единственный образец,