Щит Давида. Толкование псалмов, используемых в православном богослужении - Александр Сатомский
Не с такой, общедоступной – приносящейся на жертвеннике всесожжений вне храмового здания – очевидной жертвой сравнивает свою молитву автор. Жертва каждения совершается внутри Храма, ее никто не видит. Ладан от лица всей общины воскуряется священником на жертвеннике каждений перед завесой Святая святых. «Воздеяние моих рук», «молитва моя перед Тобой» сравниваются с такой чрезвычайно интимной, скрытой жертвой. Это очень точно соотносится со словами Господа Иисуса об истинной молитве: «Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (Мф. 6: 6).
В псалме много внимания уделяется обращению в молчании: «Приставь, Господи, стражу к моим устам, охраняй двери уст моих». В Ветхом Завете очень часто присутствует тема говорящих нечестивцев и молчащих праведников. Праведник как бы не обнаружен, его речь не высказана, но он по-настоящему есть. Нечестивцы высказались, они обнаружены, ярко явлены, но их нет – в том смысле, что за ними пустота. Праведник из пятьдесят третьей главы Книги пророка Исаии – Отрок Господень, праведник второй главы Премудрости Соломона… В каждом случае они будут пребывать в молчании при очень активных, деятельных, вовлеченных нечестивцах.
Однако это не значит, что в поисках праведности все мы должны замолчать. На постсоветском пространстве все и так научены молчать по любому поводу: иначе звонок в дверь, воронок и так далее. В этом нет ни тени добродетели или даже просто религиозного, для всех нас это большое искушение. Идея в другом – самые глубокие встречи происходят где-то там, у ворот молчания. Перед той завесой, за которой Бог и перед которой я могу, скажем так, молча высыпать ладан моей жертвы. Там, у входа в Храм, в месте, где приносятся жертвы крови, – карнавал: там режут быков, орет скотина, бьют в тимпаны, гудят в шофар, поют псалмы, трещат дрова и пахнет шашлыком на четыре километра вокруг… А тут внутри ничего этого нет. Тут тишина, один человек, жертва, осуществляемая иначе, и дым, который молча поднимается вверх. В этом – один из основных уроков Библии о молитве.
И это урок неусвоенный. В большинстве случаев наша духовная жизнь реализована в речи. Мы заняты богослужением, в котором говорим не останавливаясь, страшно боясь пауз и тишины. Мы говорим в домашних молитвах. Мы всегда говорим. И к этому есть ряд вопросов…
Нам полезно взыскать опыт молчания не как пассивного отступления, выпадения из диалога, а как активного молчания в вопросе, молчания в ожидании. Молчания, когда мы на самом деле хотим услышать. Это большая и сложная тема, которую можно сравнить с вовлеченным слушанием в наших отношениях с людьми. Вовлеченное – это не когда мне рассказывают нечто, а я в этот момент запеваю мысленно какую-нибудь грустную песню Зыкиной (про текущую Волгу и мои семнадцать лет), ожидая возможности перейти к своейчасти диалога. Это когда я пытаюсь услышать говоримое и, что еще важнее, говорящего. Ведь в конечном итоге каждый из нас предельно четко может отличить момент, когда его слушают, а когда внутри собеседника звучит Зыкина. Бывает, мы на определенном этапе замолкаем не потому, что уже выговорились, а потому, что уже двадцать минут вещаем в пустоту, а там – синий экран или «здесь могла бы быть ваша реклама»: давным-давно уже никто не слышит. Или, наоборот, в разговоре мы доходим до каких-то очень глубоких, личных и, вполне возможно, даже болезненных вещей, и для нас это действительно терапевтически важно и значимо. И мы получаем то, чего хотим, даже если в ответ нам не сказали ни слова. Нас просто слушали: глубоко, по-настоящему и молча. «Спасибо, огромное!» – «Да я вроде ничего особо не сделал». Нет, сделал.
Как реализовать слушание Бога в молчании – большой вопрос. Возможно, каждый находит свои решения. Но из собственных наблюдений я могу сказать, что редкий момент может сравниться по напряженности переживания Бога с моментом, когда вы смотрите в ясное небо и ощущаете бездну Его присутствия.
Очень ярко говорит в дневниках о своих наблюдениях за рутинной жизнью отец Александр Шмеман: «Наличие в мире дома – всех этих бесчисленных освещенных окон, за каждым из которых чей-то „дом“, – меня всегда наполняет светлой радостью. Я, как Мегре, почти хотел бы в каждый из них проникнуть, ощутить его единственность, качество его жизненного тепла. Всякий раз, что я вижу мужчину или женщину, идущих с покупками – значит, домой, я думаю – вот он или она идет домой, в свою настоящую жизнь. И мне делается хорошо, и они делаются мне какими-то близкими. Больше всего меня занимает – что делают люди, когда они „ничего не делают“, то есть именно живут. И мне кажется, что только тогда решается их судьба, только тогда их жизнь становится важной»[31]. И свет примитивной электрической лампочки может быть наполнен совершенно другим – тем оттенком любви, которым, собственно, освечено все мироздание. И в нем тоже со всею ясностью можно услышать голос Божий.
Моменты, когда мы умеем переживать присутствие Бога не в специфично религиозной ситуации, чрезвычайно важны. Храм запечатлевает опыт благодати, позволяет его осмыслить, привести в норму. Но он не может быть единственным местом, где мы имеем общность с Богом. На самом деле, и в мытье полов, и в покупке продуктов в супермаркете мы должны уметь распознать опыт взаимодействия с Богом. Не то что «должны» – это слово вообще плоху, про духовную жизнь оно ничего не свидетельствует, – но мы могли бы это найти. Просто немножко поменять угол – и увидеть.
Вот вы подходите к стеллажу и берете пакет сока, а кто-то для вас их тридцать штучек ровно рядышком выставил. Кто-то позаботился – и это хорошо. Или вы с утра вышли, а дворник метет перед вами улицу. Он не для вас прицельно ее метет, но это знак заботы одних о других – и это хорошо.
И во всех таких вещах важно научиться видеть Бога. Ведь мы замыливаем взгляд в отношении и хорошего, и не очень. Но мы
