Джо Мэлоун. Моя история - Jo Malone
Я хотела плакать, когда смотрела в зеркало — они были так уродливы. Но специалист не остановился на этом: под очки он наклеил большой белый пластырь на мой «здоровый» правый глаз, чтобы ленивый глаз работал больше. И он хотел, чтобы я ходила так в течение следующих двух недель! Учитывая, что к тому времени я еще носил металлические скобы на зубах ( ), нетрудно представить, почему моя стеснительность усилилась в десять раз.
Я так ненавидел эти очки, что выбросил их в унитаз дома, сказав маме, что потерял их на физкультуре. Она заказала мне еще одну пару. Я снова их «потерял». Поэтому мы вернулись к окулисту, чтобы поискать другой вариант, и во время следующего обследования выяснилось, что ветрянка повредила нервы в моем левом глазу. Он сказал, что ни очки, ни пластыри не помогут.
В восемь лет новость о том, что мне больше не нужно носить очки NHS « », как будто затмила несколько более мрачную новость о том, что мой левый глаз был поврежден навсегда. Но я никогда не чувствовал себя инвалидом из-за этого недостатка, потому что мой хороший правый глаз компенсировал это, и я научился обходиться без очков. Это не значит, что я больше не видел свои очки NHS.
Однажды утром папа спустился вниз и стал ворчать, что туалет забился, поэтому он позвонил Споту, нашему мойщику окон/сантехнику, который жил по соседству. Через десять минут Спот вошел в кухню с двумя парами мокрых очков. Мама была в ярости! Она была в ярости от того, что я солгала, и, вероятно, немного шокирована, потому что я была ответственной дочерью, примерной девочкой, которая никогда не попадала в беду. Бросить очки, выданные по государственной программе здравоохранения, было самым большим проступком в моем детстве, даже несмотря на то, что мы с Трейси постоянно ссорились.
С возрастом ее истерики стали более регулярными, и она начала выделываться, вероятно, в ответ на нестабильную атмосферу в доме. Мы прошли через этап ссор между сестрами — раздражающая младшая сестра против десятилетней девочки, претендующей на независимость.
Когда она начала говорить, что «ненавидит» делить с мной двухъярусную кровать и комнату, папа придумал решение: он установил перегородку из фанеры, которая служила разделительной стеной по центру нашей и без того небольшой комнаты, оставив каждой из нас окно. Один край перегородки был ровно на одной линии с передней стеной, а другой не доходил до внутренней стены, оставляя узкий проход, через который я могла пройти к двери. Трейси отнеслась к этой перестановке со всей серьезностью, буквально проложив границу белым скотчем. «Тебе нельзя заходить на мою сторону! — сказала она. — Ходи только по этой линии!».
Ей досталась односпальная кровать, а мне — плоский диван из искусственной кожи солнечно-желтого цвета, который был настолько блестящим, что казался пластиковым. Я никогда не понимала, почему я не могла иметь нормальную кровать, как Трейси , но мама, должно быть, обменяла эти вещи на какие-то кремы для лица или что-то в этом роде, поэтому я с неохотой согласилась на его появление, хотя он был очень неудобным для сна. Зимой на нем было холодно, а летом — липко, даже с простынями. На самом деле, простыня только ухудшала ситуацию, потому что, когда я ворочалась, я скользила и сползала на пол. Единственным преимуществом были два ящика внизу, где я могла хранить все свои «штучки».
Я проводил в своей части комнаты больше времени, чем Трейси в своей. Пока у меня были книги, журналы «Jackie» и «My Guy» и виниловые пластинки, я был счастлив. Я запирался и слушал мотаунские мелодии Jackson 5 и The Supremes. Baby Love, выпущенная в год после моего рождения, была первой пластинки, которую я купил, но с годами у меня появились и другие любимые песни, такие как Kung Fu Fighting Карла Дугласа и Rock the Boat от The Hues Corporation. По воскресным вечерам я религиозно настраивался на Top 20 на BBC Radio 1. Я не скажу, что была большой поклонницей музыки, но у меня был период, когда я повязывала на запястье шотландский шарф в честь Bay City Rollers, чьи постеры боролись за место на стене с постерами Дэвида Кэссиди и Донни Осмонда. Но кроме музыки дома и нетбола в школе у меня не было никаких хобби, в основном потому, что мои выходные в основном проходили в магических шоу, на рынках и в салоне красоты.
В остальной части дома из-за разногласий между мамой и папой они почти не спали вместе, поэтому моя сестра часто делила мамину кровать, что делало нашу перегородку еще более ненужной. По сути, я получала свою спальню обратно, когда гасили свет. Папа спал на диване внизу — по крайней мере, в те ночи, когда приходил домой. Теперь он чаще оставался ночевать вне дома, иногда даже на целые выходные. Но когда он был дома, гостиная устраивала его — и маму — потому что он мог завалиться в любое время и никого не разбудить.
На первый взгляд, повседневная жизнь не изменилась. Я принимал ссоры родителей как часть этой рутины, так же как мы, британцы, принимаем плохую погоду как часть лета. Отношения между мамой и папой были вечно изменчивы. Драматические приходы и уходы были частью их приливов и отливов. Ссоры были их обычным делом. Не проходило и нескольких недель без громких ссор. В конце концов, это дошло до того, что стало просто шумом, и ты научился с этим жить.
Мне казалось, что я стал взрослым примерно в десять лет.
С того времени обычные детские воспоминания стали скудными, их заменили или, возможно, затмила ответственность за ведение домашнего хозяйства и уход за младшей сестрой. Я стал человеком, на которого полагались мои родители, на которого они опирались. «Все в порядке, Джо здесь — она все сделает!» — говорил папа. «Джо, можешь это сделать? Ты это сделала?» — спрашивала мама. Или я постоянно слышала от одного из них: «Где Джо?».
Хотя Морин иногда заглядывала, чтобы помочь по дому, а Берил иногда присматривала за детьми, я чувствовала, что вся ответственность лежит на мне. И я взяла
