Прекрасное изгнание - Коулc Кэтрин

Мама сжала мою руку:

— Шеридан. У нас все хорошо. Я обещаю. Ничего не изменится.

Господи, как же мне хотелось в это верить.

Снизу донесся голос папы, но его внезапно прервал странный звук. Что-то между хлопком и треском. Как фейерверк.

Но в фойе, полном антиквариата, фейерверков точно быть не могло.

Пока я пыталась сложить все в голове, я видела, как кровь отхлынула от и без того бледного лица мамы. Я всегда была их смесью. У меня были темно-каштановые волосы от папы, и кожа с легким оливковым оттенком, как у него. Но глаза были мамиными — серо-сиреневыми, которые темнели, когда я злилась или расстраивалась.

Мамина кожа напоминала слоновую кость, из-за чего ей приходилось пользоваться солнцезащитным кремом даже в пасмурные дни. Но сейчас ее лицо было почти серым. Еще один хлопок, как фейерверк, и мама резко вскочила, бросившись к телефону, спрятанному в углу библиотеки. Она прижала трубку к уху, пальцы уже нажимали клавишу набора, но тут она замерла.

— Мертв. — Она хлопнула себя по карману и выругалась — словом, которое я раньше от нее не слышала. — Я оставила мобильный на кухне... — Ее голос оборвался, и она на секунду застыла. Раз. Два. Три. А потом резко сорвалась с места, схватила меня за руку и рывком подняла.

— Что..?

Мама зажала мне рот ладонью, не дав договорить. Другой рукой она приложила палец к губам, требуя тишины. Паника вспыхнула во мне и разлилась по мышцам, как электрический ток.

Она снова схватила меня за руку и потащила в коридор. Внизу послышались голоса. Шаги.

— Где, блядь, они? — раздался злой голос.

Пальцы мамы дрожали на моем запястье.

— Вы платили ему слишком много. Этот дом слишком большой, — сказал второй голос, в котором сквозила усмешка.

— Ну, теперь мне больше не придется этого делать, правда? — отозвался первый.

Мама быстро пошла по коридору и внезапно остановилась у одной из стеновых панелей. Ее пальцы скользили по шву, пока она не нашла нужное место. Она надавила, и панель со щелчком открылась.

В доме было полно таких потайных мест: от тайных шкафов до мини-лифта для посуды. Раньше они служили лучшими укрытиями в игре в прятки, но сейчас все было иначе. Сейчас это было по-настоящему страшно.

Мама запихнула меня внутрь, где хранились швабра и хозяйственные принадлежности. Место было таким узким, что я не верила, что она сможет закрыть панель снаружи. Я схватила ее за руку.

— Мам, что ты..?

— Сиди здесь. Что бы ты ни услышала — не выходи. Поняла?

— Мам…

Она обняла меня крепко-крепко.

— Люблю тебя до последнего уголка Земли.

Я вцепилась в ее свитер, в мягкий кашемир.

— Залезь сюда со мной.

Она аккуратно разжала мои пальцы и покачала головой.

— Я не могу.

Снизу послышались шаги.

— Мам, — прохрипела я.

— Ни звука. — Она быстро закрыла панель.

В укрытии было так тесно, что мне казалось, будто я задыхаюсь. Здесь не пахло нашим домом. Только пыль и чистящие средства забивали нос. Было темно. Совсем темно, кроме тонкой полоски света, просачивающейся через стык досок.

— Блайт, — произнес кто-то. Голос был мягкий, но в этой мягкости что-то неестественное, как улыбка, за которой пряталась ложь. Точно так же мамино лицо выдавали морщинки у губ, когда она пыталась скрыть правду.

Я прижалась лицом к щели, пытаясь увидеть хоть что-то. Прямо передо мной виднелся коридор: старинный ковер на блестящем паркете, картина на противоположной стене.

Я уставилась на мазки кисти. Некоторые были резкими и злыми, другие — плавными и спокойными. Никогда раньше я этого не замечала, хотя проходила мимо этой картины каждый день.

— Что вы здесь делаете? — мама старалась говорить спокойно, но голос ее дрожал. — Где Роберт?

Раздался укоряющий цокот.

— Ну же, Блайт. Не притворяйся дурочкой. Тебе это не идет.

Мама на мгновение замолчала.

— Что вам нужно? Что бы ни понадобилось, я вам все отдам.

— Как мило с твоей стороны. Правда, трогательно. Всегда была ты почище своего благоверного. — Голос звучал так, будто этот человек знал моих родителей, но я не могла припомнить ни имени, ни лица.

— Пожалуйста, — выдохнула мама. — Не причиняйте нам вреда. У нас есть дочь.

Шаги, приглушенные ковром.

— И где же эта дочь сейчас?

Все мое тело затряслось. Будто молния ударила в меня, и теперь по венам текли одни только ее остаточные разряды.

— Она на ночевке. У подруг по школе, — ответила мама, и голос ее дрожал так же, как я.

Молчание.

— Ты бы мне не солгала, Блайт? Я не люблю, когда мне лгут.

Слезы катились по моим щекам, пока я снова наматывала на палец ту самую нитку от джинсов. Так туго, что, наверное, до крови.

— Я не лгу, — прошептала мама.

Мужчина задумчиво хмыкнул, и его тень заслонила ее. Я сильнее прижалась лицом к щели, чтобы лучше видеть. В поле зрения попал носок ботинка. Кожаная, темно-коричневая обувь с изящной строчкой. В центре — герб в форме щита с львом. Над ним — надпись на латыни, но разобрать ее я не смогла.

— Знаешь, я тебе верю, — сказал он. — Ты всегда была послушнее Робби. Но боюсь, уже слишком поздно. Что он мне задолжал, оплачено кровью. А из-за его предательства придется расплачиваться и тебе.

Ботинок исчез, и снова раздался тот самый хлопок.

Но теперь я знала, что это не петарда. Это было нечто гораздо хуже.

Мама дернулась, исчезла из моего поля зрения, а потом снова появилась, пошатнувшись. Она прижала руку к груди и медленно опустилась на пол. Кровь растекалась по ее светло-сиреневому кашемировому свитеру — тому самому, что так мягко ощущался под моими пальцами.

Перед глазами поплыли черные пятна. Дышать. Я должна дышать.

Я делала короткие глотки воздуха. Больше не получалось.

Мамины серо-сиреневые глаза — наши глаза — распахнулись широко... и застыли, больше не мигая. Ее руки обмякли, раскинувшись на старом ковре. Тот самый, на который она всегда велела мне не проливать сок.

Но теперь проливалась она сама. Ее жизнь стекала в узоры ковра.

Тень снова скользнула по ее телу, и в поле моего зрения вошел мужчина. Он выглядел так, будто принадлежал этому миру. Будто жил в одном из особняков за несколькими акрами отсюда. Человек, которого мы могли встретить в клубе или на воскресной службе. Светло-коричневые брюки, рубашка на пуговицах, немного растрепанные светло-русые волосы.

Но руки выдавали в нем совсем другого человека: черные перчатки и