«Аристократ» из Вапнярки - Олег Фёдорович Чорногуз
— Шить шапки иглой. Так, я вам скажу, не рационально, — глядя на Стратона Стратоновича, как на барометр, начал Ховрашкевич. — Мы обязаны искать резервы. Резервы есть повсюду. Даже в резервах, — Ховрашкевич сделал паузу и посмотрел на Ковбика. Он сидел, как мумия, и, кажется, думал что-то свое. — Резервы есть повсюду, даже…
— Я слышал, — прервал его Стратон Стратонович. — Повторяться не надо.
По лицам финдипошивцев пробежала, как легкий бриз, улыбочка. Ховрашкевич после этого, возможно, покраснел бы раком после кипения, но это не в его характере. Он никогда не краснел.
— Игла — это наш враг номер один. Игла — это вчерашний день…
Где-то брызнула улыбка в сопровождении голосовых связок и замерла. Ховрашкевич стрельнул глазами, как спаренный пулемет, разыскивая цель, однако во всех глазах было скрыто неуважение и безразличие. Один Чигиренко-Репнинский, казалось, смеялся, но за бородой разобрать что-то было так же тяжело, как под карнавальной маской.
— Игла — это бомба, — зло бросил в толпу Ховрашкевич. — Бомба, которую мы подкладываем под тяжелую индустрию. Нить — это мина замедленного действия. Мина, подрывающая авторитет наших текстильщиков. Иглу или нить нужно забывать. Некоторые наши предприятия ее уже забыли, отказавшись от иглы Хоу и Зингера. Они изобрели аппарат, соединяющий материю методом нагревания. Особенно нейлоны, хлорвинилы и фолии. Ну что такое фолия, я думаю, вы знаете. Фолия — это…
Ковбик поднял руку, как семафор. Мол, сходить с колеи запрещено. Въезд слева закрыт. Ховрашкевич мгновенно выровнялся и побежал дальше:
— Так вот я говорю… Ага?! Некоторые наши фабрики уже изобрели аппарат, сшивающий материю. Это сшивание, иначе говоря, слепление, прочнее, чем сшивание традиционной иглой или нитью.
— Вы традиции не трогайте. Не трогайте, — крикнул сердито Ковбик, который слово «традиция» понимал очень суженно и считал чем-то святым и неприкосновенным.
— Кроме ниток, легкая промышленность выпускает еще и шпагаты и мот узкие. А шпагаты, мы знаем, нужны для вывешивания белья, а без веревок, как и без лошадей, несмотря на такое огромное продвижение цивилизации, нам сегодня не обойтись. Хорошую веревку сейчас так же трудно найти, как плохую тараню. Веревками связывают мешки с картошкой, веревками привязывают троллейбусные штанги и, наконец, даже на плохих веревках сушат хорошую тараню… — Ковбик сглотнул слюну и облизнулся. Ховрашкевич это заметил и решил шефу сделать приятное. — Тараня — это… — хотел было дать научное определение засушенной рыбе к пиву Ховрашкевич, но Стратон Стратонович вторично поднял руку.
— Я кончаю, — рассердился Ховрашкевич. Глянул в окно, за которым, словно осколок разбитого зеркала, сверкал треугольничок днепровских вод. — Так вот я и говорю: с помощью веревок на Днепре, да и не только на Днепре, но и на Припяти, заводят моторки, прикрепляют ими теплоходы к причалам…
— И привязывают бычков к пням, — поднялся Ковбык и этим дал понять своему любимцу, что его терпением и любовью злоупотреблять нельзя. — Кто еще хочет выступить по этому вопросу.
Но Ховрашкевич не сдавался. Поскольку Михаила Танасовича мы уже знаем, скажем коротко, что Ховрашкевич закончил на том, что было бы значительно лучше, если бы игла шла за нитью. Но к этому бы он перешел еще через два предложения. Первая заключалась в том, чтобы экономить на иглах и шить шапки просто нитями. Это предложение было встречено той тишиной, которая бывает только перед бурей, и Ховрашкевич, подумав, что ему завидуют, немедленно выдвинул вторую: экономить на нитях, а шить только иглами. Поскольку и это предложение было встречено единогласным молчанием, Ховрашкевич раззадорился и пошел дальше: шапки надо не шить, а клеить. Клей производить из отходов сырья, скажем, из кишечников ондатр.
— Вот, я вам скажу, и есть резервы в резервах, — закончил он победоносно и обвел взглядом собравшихся, словно спрашивая: «Ну, как дал Ховрашкевич?»
«Гениально. Лучше не скажешь, — отвечали ему глаза коллег. — Ты, Ховрашкевич, просто молодец».
— Гениально, — подтвердил вслух Ковбык.
Только после этого в кабинете начал нарастать необъяснимый и угрожающий шум. Ховрашкевич с испуга чуть не отрекся от своего открытия, но уже было поздно. Идею Ховрашкевича в скором времени одобрили и предложили подготовить необходимую документацию. Подготовленные бумаги, по его мнению, утвердили и вскоре подкрепили первыми премиальными…
Однако через полмесяца уже работавшие над тем, чтобы нить приравнять к жилке, финдипошивцы полностью отвергли теорию прочности клея Ховрашкевича и научно доказали: клей нити не заменит.
Ховрашкевич пошел на компромисс: отбросил и клей, и нить. Потому что вспомнил разговор в курительной о выводе шапковидного животного, которое имело бы мех ондатры и форму шапки. Эта мысль остро, как игла, застряла у него в голове и красной нитью проходила через все его размышления. «Нужно скрестить ондатру, надо скрестить ондатру», — постучал пульс в его висках, как домашние ходики. Но с кем? Какое животное похоже на шапку?
— Эринацеус! — сорвался он со стула. — Эринацеус! — воскликнул Ховрашкевич по-латыни голосом Архимеда.
В своих изобретениях он всегда равнялся на больших. И всегда от чего-то отталкивался. На этот раз он оттолкнулся от нескольких игл сразу, кто-то опять воткнул в стул.
— Эринацеус! — со страстью Архимеда повторил он, пересекая расстояние между своим стулом и кабинетом Стратона Стратоновича.
— Эринацеус! — сказал он Стратону Стратоновичу, еще тогда и не подозревая, что этот крик Ховрашкевича впоследствии войдет во все энциклопедии мира и в переводе на язык того народа, на котором издана энциклопедия, это слово будет означать ЁЖ [2]. — еж, род насекомоядных млекопитающих. Тело короткое, плотное. Способно округляться, как шапка. Спина покрыта жесткими иглами. Питаются ежи беспозвоночными и очень активны ночью. Ёж. Только еж! Ночей не буду досыпать. Отныне мы будем выращивать для нужд трудящихся готовую шапку. Первыми в мире. Слышите: первыми в мире! — кричал Ховрашкевич, и от того крика в кабинете Ковбика осыпался потолок и дрожала вода в кружке.
Так была изобретена Третья теория, ассоциировавшаяся у Ховрашкевича с пятой Симфонией Бетховена ван Людвига и третьим законом Исаака Ньютона. Но сходство, повторяем, было чисто цифровое.
РАЗДЕЛ VII,
в котором рассказывается о вавилонских реках, катании на яхте, зеленых лампочках, Крезе и Нобеле, нимфе Эхо, потомке аристократического рода, его происхождении, некоторых биографических данных, «морском волке» и университете
Мурченко сидел в отеле и плакал. Растерянный и слегка взволнованный Сидалковский расхаживал по двуспальному номеру, как капитан по палубе перед началом шторма, и давал распоряжения, которых команда не собиралась выполнять. Славатый на него не обращал внимания, а сидящая в кресле Тамара только покачивала ногой и иронически улыбалась. Сидалковского эта картина нервничала как тореадора флегматический бык.
— Слава, — повторял Сидалковский. — В
