Кукла на цепочке - Алистер Маклин

Я задрал рукав на костлявой руке Джорджа. Она выглядела отвратительно – мертвенно-бледная, в крапинах от бесчисленных уколов. Рука Труди здорово выигрывала в сравнении с этой.

– Ему уже никто не в силах помочь, – сказал я. – И вы это понимаете, не так ли?

– Понимаю. – Встретив мой пытливый взгляд, она перестала вытирать лицо кружевным платочком размером с почтовую марку и с горечью улыбнулась. – Прикажете закатать рукав?

– Я не обижаю симпатичных девушек. Всего лишь хочу задать несколько вопросов, на которые вам не составит труда ответить. Давно у Джорджа это началось?

– Три года назад.

– А когда вы устроились в «Балинову»?

– Три года назад.

– Нравится там?

– Нравится?! – Эта девушка разоблачала себя каждый раз, когда открывала рот. – Вы хоть представляете, каково это – работать в ночном клубе? Вот в таком ночном клубе?! Жуткие, гадкие одинокие старики так и пялятся на тебя…

– Джимми Дюкло не был ни жутким, ни гадким, ни старым.

Она опешила:

– Да… Конечно, он не был таким. Джимми…

– Джимми Дюкло мертв, Астрид. Джимми погиб, потому что влюбился в официантку из ночного клуба, которую шантажируют.

– Никто меня не шантажирует!

– Да неужели? А кто же вас заставляет молчать? Кто не дает бросить работу, которую вы откровенно ненавидите? И почему на вас давят? Из-за Джорджа? Что он натворил? Или так: что, по их словам, он натворил? Мне известно, что он отсидел, – значит, тут что-то другое. Что заставило вас, Астрид, шпионить за мной? Что вы знаете о гибели Джимми Дюкло? Я видел, как его убили. Но кто это сделал и почему?

– Я не знала, что его убьют! – Она села на диван-кровать и закрыла лицо ладонями; плечи затряслись. – Я не знала, что его убьют!

– Ладно, Астрид.

Я сдался, сообразив, что так ничего не добьюсь, кроме растущей не-приязни к себе. Должно быть, она действительно любила Дюкло, и он всего лишь сутки как мертв, а я тычу пальцем в кровоточащую рану.

– Я нередко встречал людей, до того запуганных, что невозможно было вытянуть из них правду. Но подумайте о случившемся, Астрид. Ради бога – и ради себя самой подумайте. Это ваша жизнь – и это все, о чем вам теперь стоит заботиться. У Джорджа жизни не осталось.

– Я ничего не могу сделать! Я ничего не могу вам сказать! – Она не отнимала ладоней от лица. – Прошу, уйдите.

Я понял, что и сам не могу ничего ей сказать, поэтому выполнил просьбу.

Одетый лишь в брюки и майку, я рассматривал себя в крошечном зеркале в крошечной ванной комнате. Грим весь без остатка покинул мои лицо, шею и руки, зато полотенце уже никак нельзя было назвать белым. Похоже, густой шоколадный цвет оно приобрело навсегда.

Я перешел в спальню, едва вместившую в себя койку и раскладной диванчик. Койку занимали Мэгги и Белинда, обе крайне привлекательные в ночных рубашках, состоящих преимущественно из отверстий. Но у меня на уме были проблемы более насущные, чем размышления о том, как некоторые производители женского белья экономят на ткани.

– Вы наше полотенце испортили, – упрекнула меня Белинда.

– Скажете уборщице, что снимали макияж.

Я потянулся к своей рубашке. Ворот изнутри окрасился в желто-коричневый цвет, и не было никакой надежды его отстирать.

– Значит, большинство девушек, работающих в ночных клубах, живут в общежитии «Париж»?

Мэгги кивнула:

– Так сказала Мэри.

– Мэри.

– Мэри?

– Милая английская девушка из «Трианона».

– В «Трианоне» не работают милые английские девушки, там работают только скверные английские девушки. Она была в церкви?

Мэгги отрицательно покачала головой.

– По крайней мере, это сходится с тем, что сказала Астрид.

– Астрид? – переспросила Белинда. – Вы с ней разговаривали?

– Провел некоторое время в компании этой дивы. Боюсь, без особой пользы – она не из общительных. – Я вкратце изложил малосодержательный разговор с Астрид и заключил: – А вам, чем шататься по ночным клубам, пора браться за дело.

Девушки переглянулись, затем холодно уставились на меня.

– Мэгги, завтра прогуляйся по парку Вондела. Посмотри, не будет ли там Труди – ты ее знаешь. Она тебя тоже знает в лицо, так что не попадись ей на глаза. Мне интересно, чем она занимается, не встречается ли с кем-нибудь, не разговаривает ли. Парк обширный, но ты найдешь Труди легко – ее будет сопровождать очаровательная старушка этак пяти футов в поперечнике. Белинда, тебе на завтрашний вечер достается общежитие. Если увидишь девушку, которая была в церкви, проследи за ней. – Я напялил мокрющую куртку. – Спокойной ночи.

– И это все? Вы уходите? – Мэгги выглядела слегка удивленной.

– И куда же вы так торопитесь? – спросила Белинда.

– Завтра вечером, – пообещал я, – уложу вас в постельку и расскажу про Златовласку и трех медведей. А сегодня у меня еще есть дела.

Глава 7

Я припарковал полицейскую машину под знаком «Стоянка запрещена», нарисованным на дорожном полотне, и прошел оставшиеся сто ярдов до отеля. Шарманка успела отправиться туда, где ночуют шарманки, и фойе пустовало, если не считать дремавшего в кресле за стойкой человека. Я тихо снял с крючка ключ и поднялся на два лестничных марша, прежде чем вызвал лифт. Не хотелось нарушать крепкий и, несомненно, заслуженный сон помощника управляющего.

Я снял мокрую одежду – то есть разделся догола, – принял душ, облачился в сухое, спустился на лифте и громыхнул ключом от номера по стойке. Проморгавшись, администратор воззрился на меня, на свои часы и на ключ. Именно в таком порядке.

– Мистер Шерман? Я не слышал, как вы вошли.

– Несколько часов назад. Вы спали. Это свойство детской невинности…

Он меня не слушал. Снова мутными глазами уставился на часы.

– Мистер Шерман, что вы делаете?

– Хожу во сне.

– Но сейчас полтретьего ночи!

– Не днем же мне ходить во сне, – резонно возразил я, а затем повернулся и осмотрел фойе. – Что?! Ни швейцара, ни носильщика, ни таксиста, ни шарманщика, ни хвоста, ни тени. Возмутительная халатность! Вас накажут за пренебрежение обязанностями.

– Прошу прощения?

– Постоянная бдительность – вот истинная цена адмиральства[7].

– Не понимаю…

– Я и сам-то не уверен, что понимаю. Есть ли поблизости парикмахерская, работающая в это время суток?

– Что-что? Парикмахерская?

– Ладно, не берите в голову. Где-нибудь да найдется.

Я вышел из отеля, прошагал ярдов двадцать и свернул в случайный дверной проем, предвкушая, как врежу тому, кто вздумал за мной увязаться. Но через две-три минуты стало ясно, что хвоста нет. Я сел в машину, поехал в портовый район и высадился в двух кварталах от Первой реформатской церкви Американского общества гугенотов.

Вода в канале, вдоль которого росли обязательные вязы и липы, была неподвижной, темно-коричневой и не отражала никакого света от тусклых фонарей с узких улочек, его окаймлявших. Ни в одном здании по берегам канала не сияли окна. Церковь в этом сумраке выглядела еще более ветхой и небезопасной, и от нее веяло неестественной отчужденностью и настороженностью, свойственными, как мне кажется, многим храмам в ночную пору. Огромный кран с массивной стрелой грозно вырисовывался на фоне темного неба.

Мертвая тишина и вообще полное отсутствие признаков жизни. Не хватает только кладбища рядом.

Я пересек улицу, поднялся по ступенькам и взялся за дверную ручку. Оказалось не заперто. Да и с чего бы двери быть на замке? Все же меня кольнула тревога. Петли, похоже, были тщательно смазаны – дверь отворилась и затворилась беззвучно.

Я включил фонарик и быстро провел им по кругу. Ни души, можно приступать к методичному осмотру. Помещение невелико, даже меньше, чем можно предположить, глядя на здание снаружи. Мебель почернела от старости, и эта старость такова, что на дубовых скамьях видны следы работы плотницкого тесла. Я провел лучом поверху: хоров с балюстрадами нет, только с полдесятка витражных окон, таких маленьких и пыльных, что даже в солнечный день пропускают лишь самый минимум света. Передняя дверь – единственный вход в помещение с улицы. Еще одна дверь виднеется в углу наверху, аккурат между кафедрой и старинным, с мехами для ручного нагнетания воздуха, органом.

Я приблизился к этой двери, взялся за ручку и выключил фонарик. Дверь скрипнула, но негромко. Я шагнул вперед со всей осторожностью – и правильно сделал: то, на что я наступил, оказалось не полом, а первой ступенькой спиральной лестницы, ведущей вниз. Я спустился по всем