Первый день смерти - Карина Тихонова

Да как они посмели!

Эта мысль гвоздем сидела в голове с самого утра. Моя любимая старая столовая с полукруглым эркером, большим овальным столом и старинными стульями, обитыми серо-голубым бархатом, превратилась в веселенький современный кошмар. На деревянных досках пола растянулись искусственные шкуры зебр, такая же жуткая обивка нагло ухмылялась со всех десяти стульев, стоявших вокруг прозрачного пластикового стола. Вместо оранжевого абажура с бахромой над столом висела кособокая хреновина, пародирующая светильник в стиле модерн. Старинный резной буфет, с достоинством несший свою службу, исчез, словно мираж в пустыне. Вместо него в углу вызывающе сверкала лаком итальянская прессовка под названием «буфет в стиле антик». Я открыла стеклянную створку, осмотрела выставку современного хрусталя, покрытого позолотой. Вот оно, убогое преставление новой мамуси о красивой жизни!

Я не сдержалась. Схватила тяжелый бокал на синей слоновьей ноге, размахнулась и шарахнула об пол. Взорвалась стеклянная бомба, одним жутким бокалом на свете стало меньше. Часть злобы, кипевшей в душе, выплеснулась наружу.

Я схватила второй бокал и грохнула с таким же первобытным удовольствием. Настроение совершило резкий скачок вверх.

– Что случилось?

Я оглянулась. На пороге комнаты нарисовалась мамочка.

Тем, кто видит ее впервые, она может показаться хорошенькой. Не красавицей, а именно хорошенькой. Это был первый упрек, который я адресовала папашке. Я бы еще поняла, если бы ему заморочила голову роковая красотка вроде Лидии Вележевой или Анджелины Джоли. Но моя новая мамашка относится к категории женщин, про которых говорят «ни два, ни полтора». Не густые, но и не слишком редкие волосики до плеч. Собственный цвет – мышиный. Сейчас она красится под платиновую блондинку. Могу добавить: хорошо красится. Но это уже заслуга парикмахера.

Цвет глаз тоже мышиный, то бишь блекло-серый. Правда, новоявленная богачка сообразила, как поправить природу, и обзавелась цветными линзами. Цвет варьируется от голубого до темно-зеленого. Нос у нее прямой и тонкий. Мне кажется, длинный, отец говорит: пикантный. Ротик у дамочки кукольный, зубки недавно приведены в порядок, до этого были желтенькие, прокуренные.

Фигура у мамочки детская. Я называю мамулю худосочной, отец – стройной. В общем, во взглядах на женскую красоту мы с папашей явно расходимся.

– Добрый день, – мамашка окинула нервным взглядом осколки, разлетевшиеся по полу.

– Где отец? – спросила я вместо приветствия. Видеть не могу, как приблудная девка изображает хозяйку поместья!

Мамашка подошла к столу. Выглядела она бледной и какой-то подавленной.

– Он уехал.

– Поругались, что ли? – обрадовалась я.

Мамашка бросила на меня затравленный взгляд.

– С чего ты взяла? Вовсе не поругались. Просто твой отец получил приглашение на конференцию, и ему пришлось внезапно...

– Позвонить ему можно? – оборвала я пространный ответ.

– Можно. Номер телефона на столе в кабинете.

– Отлично! – Я тут же перешла в атаку. – Кто тебе позволил менять обстановку в доме?

Мамашка обвела столовую виноватым взглядом:

– А разве плохо? Мы хотели сделать тебе сюрприз!

– Вам это удалось, – процедила я с ненавистью.

– Дима собирался обновить мебель в твоей комнате, но я подумала, что ты можешь быть против...

– А ты не подумала, что я ВООБЩЕ могу быть против? – снова перебила я ее. – Ты не подумала, что это мой дом? Может, следовало спросить, понравится ли мне вся эта хреновина, – я пнула полосатый стул и повысила голос, – а уже потом что-то менять?!

Мамашка молчала, а меня буквально трясло от ненависти. Вошла Анна Никитична, экономка, бросила на нас понимающий взгляд и сразу стала изображать голубя мира:

– Пироги готовы! Несу, или как?

Я с трудом перевела дух и ответила тоном ниже:

– Что за вопрос! Конечно, несите!

– А где же твои друзья?

– На пруд пошли, – ответила я все так же вежливо. Хамить Анне Никитична я не умею, да и не хочу. Наша домоправительница – часть счастливой жизни, оставшейся в прошлом. – Сейчас позвоню, позову обедать.

Анна Никитична заглянула мне за спину.

– Разбила бокал? – вздохнула она. – Ну, ничего, это к счастью. Скажу Оле, чтобы убрала. – И добавила вполголоса, обращаясь к мамашке: – Ирочка, ты приняла таблетки?

Мамашка встрепенулась:

– Забыла.

– Прими, – велела Анна Никитична.

Я навострила уши и хотела спросить, от чего лечится лохудра, но не успела. Хлопнула входная дверь, я услышала веселые голоса друзей, возвратившихся с прогулки.

Первой в столовую ворвалась Маринка.

– Улька, ну ты и дура, что с нами не пошла!.. – начала она, но тут увидела Ирину, застывшую у стены, и вежливо поздоровалась. Вслед за ней мамашку поприветствовали остальные. На секунду воцарилось неловкое молчание, потом я демонстративно уселась на стул.

– А вы чего вытянулись, как на параде? Седан, седан!..

Ванька подумал и плюхнулся на стул. Севка остался стоять столбом.

– Извините нас за неожиданный приезд, – обратился он к мамашке. – Мы собрались так внезапно, что Уля не успела вас заранее предупредить. Если мы вам мешаем...

– Никому вы не мешаете! – взвилась я, но Севка оборвал меня короткой репликой:

– Я не с тобой разговариваю!

Ирина испуганно попятилась и уже с порога быстро произнесла:

– Что вы, что вы! Вы никому тут не мешаете! Я очень рада, что вы приехали... И хозяин дома был бы рад... Но он, к сожалению, в деловой поездке... Впрочем, он скоро вернется...

– Мы есть сегодня будем? – спросила я с бешенством.

– Несу! – отозвалась Анна Никитична и торопливо зашаркала на кухню. А вместе с ней скрылась из глаз и моя обожаемая мамуся.

Наступила мучительная пауза. Я чувствовала, как пылают щеки, но старалась держать себя в рамках приличий.

– Знаете, – прервал молчание Севка, – а мне ее жалко.

И эти слова были как горящая спичка, упавшая на бочку пороха.

– Жалко?! – взвилась я. – Ее жалко? А чего ее жалеть? Была дурой-лаборанткой, даже диплом не смогла получить, жила в общаге с четырьмя тетками-алкоголичками, подтирала за ними блевотину, получала пять тысяч рублей в месяц, носила перешитые юбки...

– Вот я и говорю, жалко мне ее, – перебил Севка. – Не выглядит твоя мачеха хозяйкой положения.

Я улеглась животом на стол и прищурилась.

– А меня тебе не жалко? А Ваньку? А Маруську? Нет?

Севка вздохнул и неохотно уронил:

– Ладно, закрыли тему. Ты имеешь полное право ее не любить. Но – умоляю! – сдерживай